Вологодские заговорщики - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 34

Доброго молодца внизу не было, да и перстня подходящего на руке не было — когда Михайла баловал жену редкими дорогими подарками, свекор тут же приказывал все прятать в укладку. Зато был простор, великий простор, и вдруг Настасья поняла: мир-то божий велик и широк, главное — вырваться на волю. Вот она избавилась, хоть ненадолго, от сурового свекра и ощутила волю, и от Авдотьи она избавилась, и от Авдотьиных дочерей, которые были рады донести матушке с батюшкой о всех провинностях и оплошностях Гаврюшки. Сын сбежал — и правильно сделал!

Мысли о вольной воле были таковы, что Настасья запела, сперва тихонько, потом все громче:

Она понятия не имела, что за крест такой, где град Чевылец и в каких краях текут быстрые реки.

— Эй, соловушка! — донеслось снизу. — Ты чья такова?

Голос был мужской, молодой, задорный. Настасья засмеялась и затворила окно.

В дверь, завешенную куском красного сукна, чтобы не сквозило, заглянула Глашка.

— Хозяйка тебя зовет!

С тихой радостью в душе Настасья поспешила на зов.

Ефимья затеяла вышивать воздух ^[9] для Кирилловской обители. Помогали ей всем миром — и Акулина, и умевшая немного шить девка Фроська, и жена приказчика Семена, Марья, нарочно для того приходившая, и казначея Татьяна, и Настасью к этому делу приставили. Были еще в услужении у купецкой жены мовница Парашка — нарочно Артемий Кузьмич самую здоровенную во всей Вологде бабу выбрал, с огромными красными ручищами, — и нянька Оленушки, Тимофеевна, и девка Глашка, и девчонка Васенка для черной работы.

Коли чего пожелается — Акулина спешит в мужние хоромы, находит, кого по лавкам послать, а то и купец посылает к Ефимье Савельевне свою жену с товаром; то-то веселья, когда товар разложен на столе и на лавках! Коли куда выехать, в храм Божий или покататься с Оленушкой, — тут же по приказу закладывают пресловутую каптану, в теплое весеннее время — санки, летом — вывезенную из Москвы еще при Расстриге кем-то из богатых вологжан колымагу; колымага, правда, оказалась неимоверно тряской, и как с этим бороться — никто не знал. Был приставлен к Ефимье собственный кучер — мощный и неподкупный детина по имени Корнило, он же исполнял обязанности истопника и ходил с поручениями то на торг, то к соседям. Сопровождали этот выезд обычно двое конных молодцов — мало ли что. Наняли на зиму, как водится, бабу-бахарку Голендуху — сказки сказывать, Оленушке — особо, взрослым — особо. Требовалась, помимо Настасьи, еще одна комнатная женщина — для забавных разговоров и застольного общества. Словом, устроил все Анисимов не хуже, чем до Смутного времени в богатом боярском тереме.

Артемий Кузьмич всем с гордостью говорил, что его лебедушка живет, как в раю. Был благодушен, щедр, ласков, и при этом внимательно следил, чтобы никто из его молодых подначальных, приказчиков, гостей-купцов даже близко не подходил к Ефимьиному крыльцу. Он выпускал жену к посторонним разве что во время большого пира со знатными гостями, для поцелуйного обряда. Коли что требовалось — взад-вперед бегала Акулина.

А много ли Настасье для счастья надо? После московского полухолодного и полуголодного житья, придирок свекра, мелких стычек с Авдотьей — тепло, лакомства для дочек, ласковые слова Ефимьи Савельевны, огромные укладки с прикладом для рукоделий, с шелками невиданных цветов. И об одном остается Бога молить — чтобы это счастье вовеки не кончалось, чтобы больше не попасть под власть строгого свекра. А могло и кончиться, коли Артемий Кузьмич решит, что негоже в Настасьины лета жить без мужа. И укажет путь — под венец. Ежели добрые люди приведут сваху, сваха приищет человека достойного, в летах, готового взять вдову с тремя детьми… Пожалуй, и не совсем с тремя — Гаврюшеньке уже четырнадцать, может, там, в Холмогорах или в Архангельском посаде, найдется для него служба.

Замуж не хотелось, да и жить под властью свекра тоже не хотелось. Мало ли что — может, соберется добрый Артемий Кузьмич еще куда-то со всеми домочадцами ехать, скажет Ефимье: там ты себе других комнатных женщин наймешь. Так что райское житье было малость омрачено думами о будущем.

Но настал день — Артемий Кузьмич вызвал к себе Акулину, вскоре она вернулась и сказала:

— Настасьюшка, твой свекор приказал долго жить.

— Ахти мне, да как это? — спросила Ефимья.

— Ехал лесом, гнался за внуком, что с обозом ушел, и тут — налетчики. Их изловили, они сказывали — на богатую шубу польстились. Артемий наш Кузьмич велел сказать: даст денег на отпевание и на панихиду. Ты ведь нам не чужая.

Замолчала Акулина, внимательно глядя на Настасью. А та только вздохнула и произнесла:

— Царствие ему небесное…

— Что ж, он плохим тебе свекром был? — спросила Акулина.

Настасья задумалась. Плохим? Хорошим? Ее супружество было, может, даже лучше, чем у других девиц, отданных замуж по родительской воле, муж не бил, делал подарки. Вдовство? Тоже, поди, не хуже и не лучше, чем у всех, — а у всех ведь оно, поди, безрадостное. Вот только душа, желавшая петь, казалось, навеки замолчала. Теперь лишь оживать начала.

— Бог ему судья, — сказала Настасья, глядя в пол.

Она не думала, что накопила в душе столько обиды. Иван Андреич должен был заботиться о дочках, все, что мог, откладывал им на приданое, а внучки сыты — и за то его покорно благодари. Разве что Гаврюшку баловал — а если бы Настасья с девочками вдруг исчезла из дома, он бы, поди, и не сразу заметил.

— Ишь ты, — неодобрительно заметила Акулина. — И не поплачешь вовсе?

— Потом поплачет, — вступилась Ефимья. — Так и донеси мужу — мол, известила, и Настасьица низко кланяется — за заботу и ласку! Ступай, ступай!

Акулина фыркнула и вышла из светлицы.

И тут же Ефимья кинулась к Настасье и крепко ее обняла.

— Ты не бойся, не пропадешь, я тебя не брошу! — твердила она. — Бог с ним, со свекром, царствие ему небесное, думаешь — не понимаю? Не бойся!

А Настасья дрожала — не думала, что хватит у нее смелости сказать о покойном свекре «Бог ему судья».

Ефимья крикнула Фроську, послала ее на поварню, потом, когда пришла Акулина, велела всеми способами раздобыть хоть кувшинчик романеи, мушкателя или какого иного заморского вина, да хоть малость ставленого меда, который сладок да крепок.

— Выпьем за упокой его душеньки! Тимофеевна, садись с нами! Разве не радость, что душенька в рай полетела?!