– Ты о чем вообще? – спрашивает Гжесь.
– Какой суд, люди? – спрашивает худая жена огра. Огр только хлопает глазами, словно думая, что если сделает это достаточное число раз, то вместо коридора в зыборкской больнице увидит тропический остров.
– Я просто хотел бы посидеть дома, а не разгребать твое дерьмо. Один-единственный раз, – говорю я.
– Ну так вали на хрен, – заявляет мне Гжесь.
– Какой суд, спрашиваю? – худая жена огра не отступает.
– Миколай, может, тебе и правда пойти домой? – говорит Агата.
– Может и правда, – отвечаю я, разворачиваюсь и иду вглубь коридора.
– Вали на хрен, – повторяет мне вслед Гжесь, когда я направляюсь в сторону выхода.
Ночь в Зыборке пуста и глуха. То, что в ней светлое – похоже на кость в рентгеновском снимке. Будто здесь снимали хоррор и прервали на половине по какой-то непонятной причине.
Пешком до дома – примерно километра три. Мне бы снова начать курить. Нет, не так: просто я хочу снова начать курить. Сигареты помогают, будто в них есть витамины. Я бросил года три назад. Если ты бросил героин, то сможешь бросить что угодно. Это уже не производит никакого впечатления, разве что плечами пожмешь, потому что боль, когда соскакиваешь с героина, превращает человека в куклу, и хотя боль потом уходит, остается мягкость в теле и вата вместо души. Будто «что угодно» – это парадигма. Можно быть или не быть. Можно курить или не курить. Один хрен. Как сказал мне когда-то один епископ-под-ларьком, дрожащей рукой срывая
закрутку с бормотухи: «Все хуйня, кроме вечности». Потому я просто не думаю о сигаретах, то есть не думаю вот уже пару лет, но сейчас мне бы пригодилась пачка. Увы, я даже не знаю, хватит ли у меня денег, потому что не знаю, сколько они стоят. Сигареты хорошо отмеряют время. Отбивают ритм. Итожат случившееся, ставят точку. Закрывают одну главу и начинают новую. Может, по дороге попадется открытый магазин.
Много лет, будучи в Зыборке, я боялся выйти из машины. Боялся пройти по городу, где ходил столько раз. Миновать ратушу, старый торговый дом «Сполем», павильоны, где некогда был базар, прусский дом почты из красного кирпича, руины евангелической церкви. Боялся, что кто-то подбежит ко мне, собьет с ног, ударит, убьет.
Но сейчас на улицах – никого. Ноги мои хотят, чтобы я шел быстро, отскакивал от тротуара, словно у меня пружины в лодыжках, но я заставляю себя идти прогулочным шагом. Никого нет. В Зыборке никого, на самом-то деле, и не существует. Это черное чернильное пятно. Я мог бы сунуть кулак в любую из стен и вытянуть оттуда опилки, солому и вату. Раздавить их в пальцах, размазать. Я останавливаюсь на миг перед очередным павильоном, в котором сейчас находится «Жабка»
[91], а некогда, давным-давно, был игровой салон, в котором можно было поиграть в бильярд или в «Мортал Комбат» на автоматах.
Вернемся же на минутку к героину. Дарья, а потом героин – под всем этим, как стена под побелкой. Девушка, которая писала магистерскую работу о феминизме в исламских странах, выставила меня из квартиры. Не могла по-другому. Даже пожелай она помогать мне дальше, ей бы запретил это делать космос. Карма неумолима. Другая девушка, работавшая в журнале для женщин, полюбила меня до той степени, что написала обо мне в Фейсбуке. Мол, ей жаль, что я уже не работаю, или – что я работал так мало, ведь я по-настоящему остроумен и вообще. Помню, она была высокой, ухоженной и остроумной. Хорошо пахла, чем-то свежим и терпким, даже издали, потому я удивился, когда оказался в ее квартире. Это была двухэтажная квартира на Солеце
[92]. Огромная. У нее там не было электричества, потому что она забыла заплатить по счетам. Там воняло заплесневевшей едой в огромных количествах, словно в каждый угол квартиры запихали испорченную картошку и бутеры. Она сказала, что это потому, что когда выехала в отпуск на три недели, рабочие устроили замыкание и холодильник выключился – через день после ее отъезда. А в нем было полно замороженной курятины. Пришлось заплатить тысячу злотых женщине, которая это вычищала; и все равно в квартире воняло, и пришлось бы ободрать побелку, чтобы избавиться от этого запаха, добавила она. Мы трахались на большой кровати, рядом с которой стояла испорченная беговая дорожка и свежекупленный большой запакованный LSD-телевизор в коробке. Утром я сказал ей, что мне негде жить. Она пожала плечами, оставила ключи, сказала, что не знает, вернется ли сегодня, и чтобы я помнил: холодильник не работает.
Классно, вот только денег у меня больше не стало. Я остался там еще на несколько дней. Не было теплой воды, в ванной ходили тараканы, но пока у меня был героин, все шло прекрасно. Героин поляризует реальность, мир – это или рай, или ад, в нем нет никаких промежуточных состояний. Все шло прекрасно, но однажды утром я проснулся весь перевязанный болью, словно ветчина, перетянутая веревками, спутанный по всему телу сжимающимися нейлоновыми струнами. Мне страшно хотелось пить. У меня был понос. Я едва добрался до телефона, нашел номер Ксаверия – именно так звали странного скользкого типчика, у которого я покупал товар. Он казался менеджером группы диско, но ездил на «лексусе». Я сказал, что денег у меня нет, а он спросил, зачем я, в таком случае, вообще звоню. Я посмотрел в угол комнаты, где стояла огромная грязная кровать. У меня не было сил идти в туалет. Спросил, сколько товара он даст за новый, пятидесятидюймовый телевизор «Самсунг».
Его это ужасно позабавило.
Часом позже приехали два лысых хама. Молча взяли телевизор и дали мне товара примерно на четыре дня.
В ту ночь я спал в брошенном доме на Служеве
[93]. Рядом было еще несколько бездомных. Из комнаты той девушки я взял одеяло, запаковал его в сумку из IKEA, такую, знаете, синенькую.
Это был ужасно забавный опыт. Помню, что прежде чем я, наконец, заснул, втиснутый в угол на голом полу, прикрытый каким-то волглым картонным ящиком, понимая, что мимо меня по тому заброшенному дому, словно призраки, ходят и другие подобные мне куклы, – помню, как подумал, что предпочитаю это, чем пройти по Зыборку пешком среди белого дня, мимо всех его обитателей. Были еще и приятели. Какие-то. Но одному из тех приятелей, который, если честно, был мне по фигу, казалось, будто мы – лучшие друзья и что он непременно должен мне помочь. Он долго говорил со мной по телефону, пока я лежал на полу в том заброшенном доме. Долго и горячо. Ты должен что-то с собой сделать. Ты должен, старик. Сперва – давай ко мне. Я тебе помогу. Он работал журналистом, занимался выселениями и реприватизационными скандалами. Был ужасно глупым. Слушал кошмарную музыку, худшую в мире: Coldplay, U2, Muse, The Killers. В своей ужасной глупости оказался настолько умен, что не оставил мне ни ключа, ни кода от дома. Из-за него я и познакомился с Юстиной.