Сначала дюралька как будто присела, но потом стала понемногу выходить на поверхность. Я дал полный газ, и мы понеслись. Лодка скользила по самому верху, нос поднялся над водой, и брызги разлетались где-то уже от самой середины; они падали далеко за кормой, там, где расходились усы пены. Мне казалось, что мы летим. Мне хотелось смеяться, но я сжал губы и внимательно смотрел вперед.
Камни приближались так быстро, будто их бросили нам навстречу. Я начал плавный разворот. Лодка накренилась и понеслась вдоль гряды.
— Ближе нельзя! — крикнул Иван Сергеевич. — Сбавь обороты!
— Пожалуйста!
Гряду я обошел на средних, а потом опять дал полный газ. Мы перли прямо на берег. Так подходят к причалу гонщики, я не раз их видел по телевизору. Иван Сергеевич смотрел вперед и ко мне не поворачивался. До берега оставалось метров сто, но я не сбавлял скорости. Иван Сергеевич, не оглядываясь, протянул руку к рукоятке газа. И в ту же секунду я полностью сбросил газ. Лодка сразу осела, затормозилась и тихо подошла к берегу.
Это был высший класс!
— Мураш, ты даешь! — заорал Батон.
— Вот это было красиво! — сказал Илларион, и я подумал, что он все-таки парень ничего.
Наташка стояла открыв рот. Она думала, наверное, что я сейчас чуть в берег не врезался.
— Красиво… — согласился Иван Сергеевич. — Даже слишком. А почему тебя к камням потянуло? Разве чистой воды мало?
— Потому что там управлять надо, а не просто за ручку держаться.
— А если бы…
— А «бы»-то не было, — ответил я.
— А это, Мурашов, один раз в жизни бывает, — сказал Иван Сергеевич. — Ты знаешь, есть три стадии в жизни рулевого. Первая — он ничего не умеет и всего боится. Вторая — он кое-что умеет и ничего не боится. Третья — он умеет все, но управляет осторожно. Почти все аварии случаются во второй стадии. Ты в ней как раз и находишься. Но я думаю, со временем из тебя рулевой получится.
— Со временем… — сказал я. — С каким временем? Со временем нам все обещают. Я ведь сейчас живу, а не в будущем. А сейчас нам не то что мотор, лодку не доверяют.
— У вас же есть лодка.
— Это пока. А начнется всякое там сено, или грибы, или ягоды, или охота… Тогда лодки не увидишь.
— Да… — сказал Иван Сергеевич. — С родителями, конечно, не поспоришь.
— Почему? — возразил я. — Спорить можно. Только бесполезно.
— И это верно, — согласился Иван Сергеевич. — А жалко… Не у всех есть море. Между прочим, камышовские вас опять вызывают.
— В футбол, что ли?
— Нет. По гребле. Говорят — на километр сто метров фору дают.
— Нам?! — заорал Батон. — А мы им — банок!
Я смотрю на директора и думаю — опять он хитрит. Нам говорит про камышовских, а им, наверное, про нас сказал, что мы их вызываем.
Он видит, что я на него так смотрю, сразу сообразил.
— Нет, Мурашов, на этот раз не так. Камышовские все хоккей позабыть не могут. Я слышал, как они совещались. Насчет силы физической они не спорят — вы сильнее. Хоккей — тоже ясно. В футбол им команду не собрать. А вот по гребле они не сомневаются: сто метров фору на километр.
— Это еще неизвестно, — сказал Колька.
Директор посмотрел почему-то на меня и спросил:
— Может быть, и в самом деле неизвестно, Мурашов?
— У них — лодки, — сказал я, — а у нас — бревна, только что не тонут, а хода нет никакого.
— Это дело поправимое. Идемте.
— Куда?
— Ко мне. Есть один разговор.
Катамаран
Дома у директора мне понравилось, потому что там было пусто.
У нас, пока вокруг стола обойдешь, сто раз зацепишься: то за тумбочку с зеркалом, то за горку с чашками и бокалами, то за телевизор или приемник, то за стулья.
У директора были только лавка, два стула, стол, кровать — все еще, наверное, от старого хозяина осталось. Новые были только полки с книгами — во всю стену, как в библиотеке. А на других стенах висели карты и фотографии. На всех фотографиях была снята одна женщина, но по-разному: и просто так, и верхом на коне, и около вертолета, и возле костра с чашкой и ложкой в руках.
Иван Сергеевич придвинул к столу лавку и велел нам сесть.
— Так вот, насчет лодок… — сказал он. — Я-то здесь человек новый и ничем вам помочь не могу. Но есть один знакомый…
Директор замолчал и посмотрел на Батона; знал, что Батон первым рот раскроет.
— Какой знакомый? — спросил Батон.
— Вы его тоже знаете.
— А кто? — быстро спросил Батон.
Мы засмеялись: такой уж вид был у Батона, будто умрет он, если не узнает раньше всех.
— Ну, чего, чего? — уставился на нас Батон. — Опять «секрет», да?
— Сейчас он должен прийти, — сказал Иван Сергеевич.
— Ну а кто, Иван Сергеевич, ну, кто? — заныл Батон.
— Зовут его Алексей Степанович, — сказал директор.
Батон задумался.
— Не знаю такого, — сказал он.
— А вы? — спросил директор.
Мы тоже не знали.
На крыльце кто-то затопал, рванул дверь, и в дом ввалился Леха.
— Привет! — сказал он.
— Принес? — спросил Иван Сергеевич.
— Нашел, — сказал Леха.
— Ну, показывай.
Леха достал из кармана лист бумаги, сложенный в несколько раз, и развернул его на столе.
Мы увидели цветной плакат: по синей воде плыл белый катер; чудной какой-то катер, сделанный из двух лодок, а между лодками — площадка, а на ней — каюта с круглыми иллюминаторами.
На носу одной лодки стояла девушка и, прикрыв глаза ладонью, смотрела вперед. Девушка была похожа на Наташу.
На корме другой лодки, свесив ноги за борт, сидел парень; на меня он был непохож.
— Законная лодка, — сказал Батон. — Заграничная, да?
— Я такую видел в киножурнале, — сказал Илларион. — Это катамаран
[7].
— Крейсерский катамаран, — сказал директор. — Ходит на моторе и под парусом. Держит волну шесть — семь баллов. Очень остойчив. Принимает на борт восемь — десять человек, а ребят — человек пятнадцать.
— Каких ребят? — спросил я.
— Разных. Например, таких, как ты.
— А где он есть, этот катамаран?
— Пока нигде. Но он может быть.
— У нас?