Вдруг слышу, сзади кричат:
— Мурашов!
Я обернулся. Директор правит, а сам смотрит на меня с такой улыбочкой.
— Ну, как самочувствие?
Я ору, будто не расслышал:
— Чего?
— Как самочувствие?
А я опять:
— Чего?
— Понял теперь, что плохо играешь?
— Чего?
— Кудрова-то, может, не хуже тебя играет!
Тут уж я не выдержал и заорал:
— Ну да еще! Скажете тоже!..
Директор засмеялся и крикнул:
— Значит, понял!
Я ору:
— Чего понял? Ничего я не говорил!
— Ты не тогда понял, когда говорил.
— А когда?
— Когда отмалчивался! — крикнул директор и прибавил оборотов.
Потом я узнал, что ребята сзади весь разговор слышали. Я просто забыл, что на воде всегда так бывает: двое на катере орут, не слышат друг друга из-за мотора, а кто в стороне немного, слышит и мотор и все их слова до единого.
Плыли мы, наверное, целый час. Если бы мне директор голов не забивал, я попросил бы у него порулить, потому что погода стояла тихая, волны не было никакой. Я видел, как из-под борта лодки разбегаются мелкие плотвицы и окуни. Я думал про нашу лодку и про то, что до конца занятий осталось всего несколько дней. Значит, мы скоро поедем с Колькой рыбачить. А Иллариона мы с собой не возьмем. Разве только он поедет с Наташей. Ведь пояс ее мне позарез нужен. И как только вспомнил я про пояс, мне жутко захотелось увидеть Наташу.
Из залива мы заплыли в речку, высадились на берег и все сразу побежали смотреть мальков. На луговине было три таких озерка, очень мелких, но малек в них кишел как пшено. Там его были тучи.
Батон сразу залез в воду и стал орать, что они голодные, потому что присасываются к его ногам и щекочут. Потом он зашел поглубже, провалился по колено в тину и заорал, что его затягивает.
Я посмотрел на директора. Тот неторопливо раздевался и спокойно смотрел, как Батон извивается посреди озера.
— Раздевайтесь и вы, — сказал директор, — жарко будет.
Затем он зашел в озерко и выдернул Батона из грязи.
Но мы смотрели не как он Батона спасал. Мы смотрели на него самого, потому что еще никогда не видели нашего директора в трусах. Никакого якоря у него на груди не оказалось. Зато на плечах, на спине, на руках были шрамы. Мощные такие шрамы, как будто их провели плугом. Мясо срослось неровно, и на самих шрамах были еще какие-то бугры и рубцы.
Директор поставил Батона на берег и шлепнул его по мокрому заду. А мы всё глазели.
— Ну что, будем работать? — спросил директор.
— Иван Сергеевич, это вас на войне? — спросил Батон.
— В основном в госпитале, — ответил директор. — А ты будешь сегодня работать или только тонуть?
— Буду, буду, — заторопился Батон. — Я еще вчера обещал.
Директор расставил нас по местам, и мы начали работать.
Нужно было прокопать между озерцами канавки, но так, чтобы оставить между ними перемычки. И еще одну канавку — к реке. А потом разрушить перемычки, тогда вода из озерков пойдет в реку, а с ней уйдут и мальки.
Я свой участок копал вместе с Колькой. Земля была сырая, много корней — настоящая целина. Самый трудный участок достался, конечно, нам. А все из-за Кольки. Иван Сергеевич считает, что Кольке можно доверить любое дело. Вот и доверил. А заодно и мне доверил, раз мы всегда вместе работаем.
У меня от этого доверия плечо через час заболело. А Колька копает.
Я говорю:
— Отдохнем?
— А другие отдыхают?
Я огляделся. Вроде все копают. Даже девчонки. Даже культурный Илларион копает. Один Батон разгуливает по лугу.
— Мелков, ты почему не работаешь? — спрашивает Иван Сергеевич.
— Рука болит. Копнул один раз, она сразу заболела. Не верите?
— Верю. Даже ни на секунду не сомневаюсь, — говорит директор. — А есть ты хочешь?
— Ой, давно уже! — обрадовался Батон. — Скоро обедать будем, да?
— Это от тебя зависит. Бери у меня в катере крупу, вари на всех кашу.
— А котел?
— Там же.
— А дрова?
— В лесу.
— Так далеко же, Иван Сергеевич.
— А я тебя не тороплю.
— А как я буду рубить с такой рукой?
— Знаешь, Мелков, — говорит Иван Сергеевич, — иди отсюда скорей и не мешай другим работать.
— А можно, я еще кого-нибудь возьму?
— Бери.
Я говорю Кольке:
— Сходить, что ли? Батончик один не справится.
— Иди, — отвечает Колька. — Только, Мураш, я тебе вот чего сказать хотел… Знаешь… Ты к Наташе не приставай.
— Да я ее с того дня не видел!
— К Наташе Кудровой.
— К Наташке?! Ты что, чокнулся? Это она ко мне пристает! Да чихать я на нее хотел восемь раз!
— Вот и не приставай больше.
И Колька снова стал копать. Я смотрю на него и ничего не понимаю.
— Ты что, культурный стал, как Илларион? Какое тебе до нее дело?
Колька молчит и копает.
— А к другим мне приставать можно?
Колька копает и молчит. Тут подошел Батон и позвал меня за дровами. Идем мы к лесу, я спрашиваю:
— Батончик, ты не знаешь, чего это Колька за Наташку заступается?
— За Кудрову?
— Ну да.
Батон посмотрел на меня да как заржет:
— Ой, не могу! Ну, ты даешь!
— Дурачок ты, Батонский, — говорю я.
— Нет, не дурачок, — отвечает Батон. — Это вы так думаете, что я дурачок. А я за вами все замечаю. Ты знаешь, что он ее в Приморск на мопеде возил?
— Ну и что? — говорю. — Он и меня возил.
— Вы-то просто катались, а ее он в кино возил!
— А какая разница?
Батончик опять заржал.
— Подрастешь, узнаешь какая.
— И так знаю, — говорю я. — Только ты все врешь.
— А пускай хоть вру, — согласился Батон. — Мне сейчас главное — пожрать. У меня от голода даже спина чешется. Мы сейчас, пока варим, пожрем, а потом еще со всеми, да?
Нарубили мы с Батоном сухой ольхи. То есть не мы оба рубили, а я один. А Батон в это время все рассказывал, в каком месте у него от голода чешется. Я даже не выдержал, отдал ему колбасу, которая у меня в кармане лежала. Он кусанул ее один раз — половины нет. Я смотрю: у него по горлу комок опускается, как у змеи, когда она мышь проглотит.