Золото твоих глаз, небо её кудрей - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Харитонов cтр.№ 20

Как ты считаешь, мой бестелесный двойник, мы скажем о них? Скажем, скажем.

Короче, мы с Мальвиной опять поссорились.

…Я не понимаю, как это происходит. Вот только что всё было нормально, даже хорошо, что там — прекрасно, упоительно — бери выше. И тут я что-то говорю или делаю, что-то совершенно невинное — и вдруг её лицо становится каким-то каменным изнутри, а глаза вспыхивают злым льдом. В эти мгновенья они кажутся голубыми. И потом всё становится ужасно, просто кошмарно становится всё, я не понимаю, что делать, что говорить, и в конце концов оказываюсь здесь. Или на улице. Или ещё где-нибудь, где ей и не пахнет. Даже её ногами, не говоря уже об остальном.

Почему она так делает, мой Артемон? Почему она так делает? Зачем она устраивает нам эти жуткие сцены?

Она меня не любит? Ну хорошо, пусть не любит. Я вообще сомневаюсь, что она способна любить кого-то, кроме себя. Но тогда — зачем я ей? Всё, что ей было нужно, я уже сделал. Даже предал своего хозяина, который был ко мне добр. После этого хоть сколько-нибудь уважающий себя овчар или сенбернар должен издохнуть от тоски и презрения к себе. К счастью, я пудель и интеллигент — эти два обстоятельства облегчают тягостные переживания, связанные с предательством. Но и я пал духом, да, мой дорогой друг, я был на грани. Она, Мальвина, меня спасла, она мне не позволила предаться резиньяции и гипотимии. Помнишь, как она сидела у нашей постели, когда нам было так плохо. Заставляла есть. Давала собой дышать (вот тогда-то я на неё и подсел окончательно). Обнимала. Не слезала с меня. Как вспомню — сердце через спину выпрыгивает.

Помнишь? Помнишь? Ах да, из тебя это всё уже давно выветрилось.

…Всё-таки я ей нужен, да, нужен. Пусть не как любимый мужчина, не как равный партнёр, или хотя бы достойный собеседник. Но — как охранник, слуга, телохранитель. Постельная игрушка, в конце-то концов. Почему же тогда она регулярно вытирает об меня ноги?

Ведь я хорошая постельная игрушка. Правда ведь? А всё почему? Во-первых, я всегда знаю, что ей нужно: достаточно глубокого вдоха. А в-третьих, у меня такой замечательный инструмент. В-третьих, ибо их два. Потому что мой язык не уступает пенису, а в чём-то и превосходит. О, какой куни я ей делаю, какой куни! Любая самка отдала бы всю себя и ещё накормила бы меня мясом с собственных ляжек за такой куни. Я могу вылизывать её вечно, читая её изнутри, как книгу, полную горячих ароматов. Я устраивают ей серию взрывных оргазмов или часами не даю кончить, покуда она, в полном уже изнеможении, сама не истечёт сладкими струйками. Я могу вознести её и низвергнуть, я могу быть её господином в нижайшем рабстве, я владею ей, пока она обладает мной — пока не устанут или её лепестки, или мой. Обычно мой розовый шершавый лепесток сдаётся последним. Язык хищника — он утомляется не скоро.

И этого-то Мальвина сегодня лишилась — сама, сама, сама! Прогнала меня с ложа! За что же, милый мой Артемон, за что же? Всего лишь за невинное желание немного разнообразить наш обычный интим… но довольно об этом, довольно, довольно.

…Я смотрю на часы. Их я нашёл в сейфе на третьем уровне. Там же я обнаружил золотое пенсне (без стёкол, со следами зубов) и очень острый нож с надписью HADAMOTO — тоже из белого вещества, напоминающего кость, но очень твёрдого. Пенсне я оставил в сейфе, нож взяла Мальвина. Не знаю, зачем. Она отлично умеет резать без ножа.

Часы ещё древнее надписи на столе. Женева, Дэниель Рот, номер 18647 — во всяком случае, именно эти цифры выбиты на ободке корпуса. Когда-то эти цифры что-нибудь да значили — и, возможно, когда-нибудь что-нибудь будут означать, кто знает. Но здесь и сейчас они столь же бессмысленны, как и время, которое они показывают — без десяти десять. В этом есть что-то глупое: десять без десяти. Какой-то кофе без кофеина, прости Дочь такую глупость.

Они ходят, я проверял — время от времени, если я много двигал рукой, они начинают тикать. Видимо, в них есть подзавод. Но выставить правильное время у меня тоже не поднимается рука. С чего бы? Мне не хватает дерзости, что-ли? Нет, уж точно нет. Скорее, мне видится в этом какое-то кощунство или неблагородство. К тому же время — это совсем не то, что меня интересует. Часы нравятся мне как вещь — плоские, с белым, исчерченным чёрными линиями, лицом, с поджатыми щеками , с ремешком из крокодиловой кожи, пахнущие золотом, лаком и очень-очень старой кожей — они великолепно смотрятся на бритой руке. Теперь я делаю забривки по запястье, не дальше: Мальвина любит чувствовать мой мех подмышками. Свою же шерсть — ах, простите, волосы, ну конечно, волосы — она тщательнейшим образом удаляет.

Ну вот, я снова об этом думаю. Ах. Не могу. Вот об этом не надо. Не надо. Тем более, что я и так всё время думаю об этом.

…Подмышки, подмышки. Её подмышки. Сладкие озерки божественных ароматов. Мой нос — я имею в виду planum nasale — идеально умещается в её подмышечной ямочке, как в гнёздышке. Тогда её аромат окружает меня и сводит с ума, так что я становлюсь ненасытным в страсти. Сильнее на меня действует только тот, другой запах. От которого я теряю всякое подобие рассудка. Впрочем, без него со мной происходит примерно то же, но в плохом смысле. Чему ты, фантом моего мозга, летучий двойник, будь свидетелем, будь, будь, будь.

О, как же это всё-таки унизительно! Ведь я же так интеллигентен. Недурно образован. Прекрасно адаптирован к социуму. Имею ярко выраженные лидерские задатки. Задатки, но не запросы: мне ближе независимая позиция. У меня достаточно развит вкус и богата эмоциональная сфера. Любовь для меня — это прежде всего гармония телесного и духовного, уступчивости и доминирования, искренности и игры. И прежде всего — взаимопонимание. Я думал так раньше; я и сейчас так думаю. То, во что я впал — это не любовь, даже не страсть. Это постыдная зависимость. Низкая, чисто химическая аддикция. Молекулы определённых форм, пробуждающие в немолодом самце древнейший из инстинктов.

Какая же пошлость, какая скучная, зевотная пошлость! Какой великолепный повод набулькать себе ещё!

С другой стороны, в этой пошлости скрывается трагедия. Цветущая сложность иногда нуждается в плодоносящей простоте. Но не в пустоте же! А Мальвина… будем же честны перед собой, mon nez-à-nez : так ли уж она содержательна? Впрочем, её пустоты бывают хороши. И у меня есть чем их заполнить. Мой второй аргумент в наших с ней спорах — длинный, приятно-заострённый, с косточкой внутри и раздувающейся луковицей у основания. Knot, узел, изыск собачьей анатомии. Она это обожает — когда её распирает изнутри, у самого входа, давя на верхнюю стеночку. Когда мы стоим, слипшись, а я спускаю, спускаю. Она всегда кончает, когда я переношу через неё ногу и становлюсь задом, и мой набухший, побелевший от напряжения петушок проворачивается в её вагине, как ключ в замке.

…О Дочка-Матерь, я сказал «мой петушок». Ну не сказал, ну подумал. Но коньяк всё слышит. Даже такие вещи. «Мой петушок». Буээээ. Лучше б я сказал «мой огрызок». Нет, подумал. Нет, я так думать не буду. Я вообще не буду о нём думать. Ему только того и надо — чтобы я о нём думал. Чтобы иметь повод налиться кровью и высунуться из кожаного мешочка. После чего я буду вынужден пойти к сейфу…