Эрагону сразу стало легче. Ведь он и не надеялся уже увидеть Насуаду живой.
— Насуада! — крикнул он. — Ты как? Ты здорова?
Она кивнула.
— Он заставил тебя принести ему клятву верности?
Она помотала головой.
— Неужели ты думаешь, что я позволил бы ей сказать тебе, если б мне удалось заставить ее сделать это? — усмехнулся Гальбаторикс. И Эрагон заметил, как Муртаг бросил быстрый озабоченный взгляд в сторону Насуады. «Интересно, — подумал он, — что означает этот взгляд?»
— Значит, тебе это не удалось? — с вызовом спросил Эрагон.
— Пока что нет. Я решил подождать и для начала собрать всех вас вместе. Теперь вот собрал, и ни один отсюда не выйдет, пока все не поклянутся мне в верности, а также — пока я не узнаю ваши истинные имена. Именно по этой причине я и собрал вас здесь. Так что вам было позволено проникнуть в мой дворец вовсе не для того, чтобы убить меня; нет, я пропустил вас, чтобы вы могли преклонить передо мной колени и завершить наконец этот изрядно мне надоевший бунт.
Сапфира снова зарычала, и Эрагон сказал:
— Мы тебе не подчинимся! — Но даже ему самому показалось, как слабо и беззубо прозвучали в его устах эти слова.
— Тогда они умрут, — пожал плечами Гальбаторикс и указал на детей. — Неужели вы не понимаете, что уже проиграли? Там, снаружи, битва не приносит вашим сообщникам никакого успеха. Вскоре мои люди заставят их сдаться, и эта война подойдет наконец к своему логическому завершению, предначертанному судьбой. Если хотите, можете, конечно, сражаться. Можете отрицать неизбежность судьбы, если вас это утешает. Но ничто, что бы вы ни делали, не изменит ее велений. Как не изменит и судьбы всей Алагейзии.
Эрагон не желал даже думать о том, что ему и Сапфире до конца дней своих предстоит подчиняться приказам Гальбаторикса. Сапфира испытывала те же чувства, и ее гнев, слившись с его гневом, испепелил без остатка весь его страх и осторожность. И Эрагон сказал на древнем языке:
— Ваэ веохната оно вергари, эка тхаёт отхерум! (Мы убьем тебя, клянусь в этом!)
Несколько секунд Гальбаторикс то ли озадаченно, то ли огорченно смотрел на него, а затем снова произнес то Слово — и еще какие-то слова древнего языка, — и клятва, которую только что произнес Эрагон, полностью утратила свой смысл; и слова ее, лишенные силы и вдохновения, упали ему на душу, словно горсть мертвых листьев.
Верхняя губа Гальбаторикса изогнулась в хищном оскале.
— Можешь давать любые клятвы, какие захочешь! Они ничем тебя не свяжут, пока я этого не позволю.
— И все-таки я убью тебя, — пробормотал Эрагон. Он понимал, что если будет продолжать сопротивляться, то хоть дети пока что останутся в живых. С другой стороны, он знал: Гальбаторикса необходимо убить, и если цена его смерти — смерть этих мальчика и девочки, то эту цену им уплатить придется, хоть впоследствии он, скорее всего, возненавидит себя за это, и лица несчастных детей до конца жизни будут являться ему во сне. Но если он не бросит вызов Гальбаториксу, тогда все пропало.
«Не сомневайся, — услышал он голос Умаротха. — Самое время нанести удар».
Эрагон возвысил голос:
— А почему бы тебе не сразиться со мной? Или ты трусишь? Или, может, слишком слаб, чтобы биться со мною? Уж не потому ли ты прячешься за спинами детей, как перепуганная старуха?
«Эрагор…» — услышал он предостерегающий голос Арьи.
— Не только я сегодня привел сюда детей, — возразил Гальбаторикс, и Эрагону показалось, что морщины у него на лице стали еще глубже.
— Тут есть Некоторая разница. Эльва сама согласилась пойти со мной. Однако ты не ответил на мой вопрос. Почему ты не хочешь сразиться со мной на поединке? Может, причина в том, что ты слишком долго просидел на троне, объедаясь сластями, и попросту забыл, как мечом махать?
— Ты и сам не захочешь сражаться со мной, птенчик! — прорычал Гальбаторикс.
— А если ты ошибаешься? Освободи меня! Встретимся в честном поединке, и ты докажешь, что ты по-прежнему воин, с которым нужно считаться. Хотя, конечно, ты можешь и дальше продолжать жить, как дрожащий трус, который без помощи своих Элдунари не решается сойтись даже с одним-единственным противником. Ты же убил самого Враиля! Что же ты меня-то боишься? Что же ты…
— Довольно! — рявкнул Гальбаторикс.
По его впалым щекам яркой вспышкой пробежал и исчез румянец. Затем мгновенно, точно мгновенно меняющая свою форму ртуть, он переменил настроение и обнажил зубы в некой страшноватой улыбке и, пристукнув костяшками пальцев по подлокотнику трона, сказал:
— Я этот трон завоевал не благодаря тому, что принимал каждый брошенный вызов. И удержал его не тем, что с каждым сражался в «честном поединке». Тебе, детеныш, стоит понять одну вещь: не важно, как ты достиг победы, важно то, что ты ее достиг!
— Ты ошибаешься. Как — это тоже очень важно, — сказал Эрагон.
— Я тебе непременно напомню об этом, когда ты присягнешь мне на верность. Однако… — и Гальбаторикс погладил рукоять своего меча, — раз уж ты так сильно хочешь со мной сразиться, я удовлетворю твою просьбу. — Искорка надежды, вспыхнувшая в душе Эрагона, тут же и погасла, потому что Гальбаторикс прибавил: — Только сражаться ты будешь не со мной. С Муртагом.
При этих словах Муртаг метнул на Эрагона разъяренный взгляд.
А Гальбаторикс погладил свою аккуратную бородку и заявил:
— Я бы хотел понять раз и навсегда, кто из вас лучший воин. Вы будете сражаться без помощи магии или Элдунари, и до тех пор, пока один из вас будет просто не в состоянии продолжать поединок. Вы не сможете убить друг друга — это я вам запрещаю, — но сможете наносить друг другу сколько угодно тяжелые, почти смертельные раны. По-моему, это будет довольно забавно — посмотреть, как родные братья убивают друг друга.
— Не родные, — поправил его Эрагон. — Сводные. Моим отцом был Бром, а не Морзан.
Впервые Гальбаторикс был по-настоящему удивлен. Затем рот его снова исказился в усмешке.
— Ну, конечно! Мне бы следовало это заметить; истина написана у тебя на лице, если, конечно, знаешь, куда смотреть. Тем более! Тогда этот поединок будет еще интересней. Сын Брома против сына Морзана! Нет, судьба порой и впрямь шутит весьма неплохо!
Муртаг тоже, казалось, был удивлен. Он, правда, слишком хорошо владел собой, чтобы Эрагон смог что-то прочесть по его лицу, и было непонятно, обрадовало его это известие или огорчило. Но душевное его равновесие было явно поколеблено. Собственно, это и входило в планы Эрагона. Если Муртаг станет думать о чем-то другом, его будет легче победить. А Эрагон был твердо намерен его победить, каких бы усилий ему это ни стоило!
— Летта, — сказал Гальбаторикс, слегка шевельнув рукой.
Эрагон споткнулся, зашатался и чуть не упал, когда исчезли сковывавшие его чары.