– Мы сгорели дотла. Сумасшедшая женщина спалила Борнов.
– А мы с тобой – Борны?
– Конечно. Мы с тобой – Борны. Возможно, оформление бумаг займет какое-то время, но это ничего не меняет. Хочешь, я дам тебе письменное заверение? Я думаю, это возможно.
– Мне не нужно никаких заверений.
– Тогда я напишу это на песке, – сказал Дэвид.
Они проспали крепким здоровым сном до самого вечера. Солнце уже садилось, когда Марита проснулась и посмотрела на спящего Дэвида. Он спал с плотно сомкнутыми губами и мерно дышал. До сих пор она лишь два раза видела его спящим, и только сейчас у нее появилось право рассматривать его лицо, грудь и руки, свободно вытянутые вдоль тела. Марита подошла к двери ванной комнаты и улыбнулась своему отражению в большом высоком зеркале. Потом оделась и пошла на кухню поболтать с мадам.
Когда она вернулась, Дэвид все еще спал. Марита села возле него на кровать. В сумерках его волосы создавали резкий контраст с загорелым лицом и казались совсем белыми. Марита ждала, когда он проснется.
Они сидели в баре и пили виски «Haig Pinch» с перье. Марита пила очень мало.
– Мне хочется, чтобы ты каждый день ездил в город, покупал газеты и читал их где-нибудь в кафе. И чтобы ты ходил в клуб и встречался с друзьями.
– У меня нет такого обыкновения.
– Хорошо, но нужно, чтобы какую-то часть дня ты проводил без меня. Я не имею в виду то время, когда ты работаешь. Раньше тебя всегда окружало слишком много девушек. Теперь я прослежу, чтобы твоими друзьями были только мужчины. Напрасно Кэтрин не позволяла тебе общаться с друзьями.
– Она не запрещала мне. Я сам не хотел.
– Может, и так. Как ты думаешь, у нас будут друзья? Настоящие нормальные друзья?
– Один друг у нас с тобой уже есть.
– Но у нас будут другие друзья?
– Может, и будут.
– А они не отнимут тебя у меня? Ведь я так мало знаю по сравнению с ними.
– Они знают ровно столько же.
– Вместе с ними в твою жизнь войдут молодость, свежесть и новизна, и я стану тебе не нужна.
– Ничего такого не произойдет.
– Я убью их, если они попытаются отнять тебя у меня. Я не она, и я никому тебя не отдам.
– Вот и хорошо.
– Я хочу, чтобы у тебя были друзья среди мужчин и чтобы ты встречался с боевыми товарищами, чтобы тебе было с кем пострелять в тире или сыграть в карты в клубе. Но других женщин рядом с тобой больше не будет. Хорошо? А то знаешь, как это бывает: молодая хорошенькая женщина влюбится в тебя и начнет говорить, что только она тебя понимает, и тому подобное…
– Я не бегаю за каждой юбкой. Ты же знаешь.
– Но они повсюду. Каждый день тебе будут встречаться новые женщины. Нельзя зарекаться. Тебе особенно.
– Я люблю тебя, – сказал Дэвид, – теперь ты – моя женщина и моя подруга. Не думай о плохом. Просто будь рядом.
– Я всегда с тобой.
– Я знаю. И я счастлив, что ты рядом, и что сегодня мы будем спать вместе, и что так будет всегда.
В темноте Марита лежала, приникнув к нему всем телом, и он чувствовал ее груди на своей груди, ее руки у себя на шее, ее ищущую руку и ее губы на своих губах.
– Я – твоя девушка, – сказала она в темноте. – Твоя девушка. Что бы ни случилось, я всегда буду твоей. И я всегда буду любить тебя.
– Да, любовь моя. Спи спокойно. Сладких снов тебе, моя любимая девушка.
– Ты спи, – сказала она, поднимаясь с постели, – я буду через минуту.
Когда она вернулась, он уже спал. Марита легла рядом и натянула простыню. Он спал на правом боку и нервно дышал.
Глава тридцатая
Дэвид проснулся, едва забрезжило утро. В сером предрассветном сумраке стволы сосен показались ему иными, чем те, что он привык видеть в окне, и море, видневшееся в просвете между деревьями, словно отступило немного дальше. Он так и проспал всю ночь на боку и отлежал правую руку. Сейчас, окончательно стряхнув сон и увидев Мариту, он наконец вспомнил, что провел ночь в ее комнате, и понял, отчего так изменился вид за окном.
Теперь он вспомнил все. Дэвид встал, окинул нежным взглядом загорелое тело Мариты, потом укрыл ее простыней, легонько поцеловал и, набросив халат, вышел в холодную утреннюю сырость, унося с собой образ спящей девушки. У себя в комнате он принял холодный душ, побрился, надел рубашку и шорты и отправился в свой кабинет. Возле комнаты Мариты он задержался и тихонько приоткрыл дверь. Постояв немного и посмотрев на спящую Мариту, он неслышно закрыл дверь и пошел к себе.
В кабинете он достал коробку новых карандашей и чистую тетрадь. Пять карандашей сразу заточил и принялся за работу. Он писал рассказ о своем отце и о том рейде в год восстания Маджи-Маджи, который начался с перехода через злополучное горькое озеро. Этот переход доконал их в тот день, и к тому моменту, когда начало всходить солнце, оказалось, что они не проделали и половины того пути, который можно было пройти лишь в темное время суток. Пришел день, а вместе с ним – миражи и невыносимое пекло.
К тому времени, когда за окном кабинета разгорелось утро и сосны загудели под сильным напором свежего восточного ветра, в рассказе закончилась первая ночь их похода. Они стояли лагерем у небольшого водопада в тени фиговых деревьев и ранним утром снова двинулись в путь вперед и вверх по длинной лощине, которая привела их к отвесному склону горы.
Дэвид заметил, что сейчас гораздо лучше понимает поступки отца, чем тогда, когда он писал этот рассказ в первый раз, и понял, какие нужно внести изменения для того, чтобы образ отца стал еще колоритнее. Повествование стало более многослойным, в нем появились новые оттенки и смысловые ходы. «Как же мне повезло, – думал Дэвид, – что у меня был такой необыкновенный отец».
Он писал легко и уверенно, память с готовностью подбрасывала ему предложения одно за другим, так что ему оставалось только записывать их, исправлять или вычеркивать – так, как если бы он работал над готовыми гранками. Он не потерял ни единой строчки и многие предложения записывал, ничего не меняя.
К двум часам дня он написал и даже улучшил рассказ, на который когда-то потратил пять дней. Он приступил к следующему и наконец поверил, что сумеет вернуть все, что считал для себя навсегда потерянным.