Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации (c 1470 года до наших дней) - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Плохий cтр.№ 37

Иерархи православной церкви и некоторые чиновники видели в этом обращении к белорусскому языку и культуре “польскую интригу”, целью которой было совратить с пути истинного “русских” крестьян. Планам распространять в народе литературу по-белорусски латиницей был положен конец в 1859 году. Как раз в это время Австро-Венгрия и польская знать начали давить на галицких украинцев-русинов, вынуждая тех перейти с кириллицы на латиницу. Ответом Петербурга стал запрет на ввоз таких изданий, а также на их выпуск внутри империи. Возник вакуум, который теоретически могли заполнить публикации на белорусской кириллице. Этого не произошло. В 1845 году этнограф Павел Шпилевский написал “Краткую грамматику белорусского наречия”, но Академия наук отказала ему в издании по причине низкого научного уровня работы. В ее тексте видим едва ли не первые примеры записи современного белорусского языка кириллицей. В 1862 году в Варшаве трудами Александра Оскерки увидел свет белорусский букварь-катехизис. Однако восстание 1863 года положило конец дальнейшим публикациям на белорусском языке в Российской империи.

В 1862 году среди приближенных виленского генерал-губернатора Владимира Назимова говорили о выпуске журнала для простых белорусов и литовцев. Как обращаться к первым? К какому языку прибегнуть? Мнения разделились. Писать ли на русском, немного адаптированном для местного читателя, или на белорусском? Назимов предпочитал последний вариант. Он обратился к министру просвещения, доказывая, что религиозное образование католиков-белорусов Западного края (бывших униатов, которые ушли в католичество) должно вестись на местном белорусском языке. Журнал же следует издавать на “русском или, лучше сказать, белорусском, состоящем в переложении на бумагу русским шрифтом местного русинского наречия”⁶. Генерал-губернатор стремился победить своих польских соперников, ведь их лидер Викентий Константин (Кастусь) Калиновский в своей газете “Мужицкая правда” (Muzyckaja Prauda), издаваемой для крестьян, обращался к ним на белорусском языке, переданном латиницей.

Ни Назимов, ни его советники, выступавшие за использование белорусского языка, ни польские издатели “Мужицкой правды” не относили этот язык к какому-либо определенному народу и не считали белорусов отдельной этнической группой. Назимов полагал местных крестьян частью русского народа, а Калиновский призывал их драться за польское дело. Ни один из них не брал белорусов в расчет как самостоятельных действующих лиц. Белорусская речь привлекала Назимова и Калиновского только как инструмент. “Мужицкая правда” Калиновского свет увидела, а вот генерал-губернатору в Петербурге отказали – белорусский журнал кириллицей так и не вышел. Тем не менее сама идея Назимова говорит о том, что верхи больше не могли игнорировать рост политической и культурной активности вокруг белорусского вопроса.

Споры о том, какую именно политику избрать, шли долго и ожесточенно. Наиболее веский голос в этой полемике принадлежал Михаилу Кояловичу. Он родился неподалеку от Гродно в семье священника-униата, однокашника Иосифа Семашко. В 1839 году, когда митрополит Иосиф руководил “воссоединением” униатов с православием, Кояловичу исполнялось 11 лет. Окончив православное училище и семинарию, он стал профессором истории в Санкт-Петербургской духовной академии. Коялович выступил активным участником интеллектуальных дискуссий накануне и после Январского восстания. Он верил в единство русского народа, признавая при этом белорусов отдельным “племенем” со своим “наречием”. Для Кояловича критериями отдельной народности были не этничность и не язык. Народность, по его мнению, определялась социальными условиями и формировалась общим прошлым. Поэтому он делил русскую народность на две части, однако, в отличие от Костомарова, не на северную и южную, а на восточную и западную половины.

В наши дни Кояловича считают основателем западнорусского течения белорусской политической мысли, которое воображает Белоруссию частью так называемой Западной России. Такой подход имеет глубокие исторические корни, основан он на многовековом разделении Киевской Руси после монгольского нашествия. К концу XIV века большинство украинских и белорусских земель попало под власть Великого княжества Литовского. Именно эти территории, по мнению Кояловича, составляют Западную Россию. Ее жителей он видел сквозь призму социального, а не этнического или религиозного факторов, как другие “строители наций” того времени.

У Кояловича и Костомарова была общая народническая направленность, но ученые расходились во мнениях, каким образом группировать своих соплеменников. Их спор происходил на страницах печатных изданий накануне Январского восстания и после него. Коялович признавал украинофилов единственными активными поборниками Западной России, поскольку только они были готовы работать с простыми людьми. Тем не менее он был разочарован ограниченностью их деятельности пределами Украины.

Коялович писал о “малороссийских деятелях”, что они “крепки числом, народным образованием, энергией… Но с грустью нужно сознаться, что от них трудно ожидать этой великой услуги народу всей Западной России. Они, как по всему видно (конечно, не все), великие эгоисты – собственно Малороссия не так страдает от полонизма и иезуитизма, да и народ там не дает себя в обиду”⁷. Костомаров, опираясь прежде всего на языковой и этнический критерии, украинцев и белорусов называл отдельными народами. Более того, считал, что белорусы отделились от севернорусского (великорусского) племени, эта идея уходила корнями в представления членов Кирилло-Мефодиевского общества о белорусах как части великороссов. Коялович был возмущен и в ответе Костомарову, ссылаясь на древнее племя кривичей, предков белорусов, пишет: “Дети стариков кривичей… не могут быть представляемы юными историческими детьми севернорусского племени”⁸.

Украинофильство Костомарова оказалось не единственным препятствием, с которым столкнулся Коялович в борьбе за легитимность западнорусской ветви единого русского народа. Второй фронт образовали русские славянофилы, которых Коялович обвинил в бездумной русификации Западного края. Коллег-великороссов Коялович призывал “сдерживать все дурные страсти великорусские при встрече с народом западнорусским и приобретать его любовь добрыми, гуманными делами”⁹. Подобные увещевания не производили желаемого впечатления на его оппонентов, напуганных тем, что они считали подъемом белорусского сепаратизма – местного варианта сепаратизма украинского.

Константин Аксаков, видный славянофил, писал Кояловичу:

Россия теперь избавляет Белоруссию от смертельной опасности – дело идет об истреблении полонизма, – а Белоруссия, как будто уже избавленная от опасности, хлопочет не о спасении от польского ига, а о сохранении местных особенностей! Да и особенностей-то коренных мало¹⁰.

Михаил Катков, бывший профессор философии Московского университета и редактор влиятельной газеты “Московские ведомости” был еще более категоричен:

Нам пишут из Петербурга, что нарождается еще какая-то партия белоруссофилов. Петербург до такой степени преисполнен жизненных сил, что во что бы то ни стало хочет оплодотворить все наши жаргоны и создать столько русских народностей и языков, сколько окажется у нас годных к отсечению частей¹¹.