Думается, Труайя очень верно здесь расставил акценты, показывая, что нам в этом плане не стоит гордиться, но и не стоит считать себя так уж выделяющимися из массы иных народов и государств мира. Тот же Труайя в своей работе «Петр Великий» дает петровским жестокостям точный диагноз: в них сочетались деспотизм и прагматизм. От себя можно еще добавить и вопрос личной жестокости, мало связанный с политическим деспотизмом, и эту печальную тему можно закрыть.
Тем не менее, в Европе все перечисленные случаи жестокостей в работе Тайной канцелярии вскоре стали известны из уст и из-под пера возвращавшихся из России иноземных дипломатов или просто путешественников. И они для многих европейцев уже тогда являлись поводом для упреков России в вечной деспотии и рабском духе ее общества, да и сейчас некоторые западные политологи приводят эти работы в подтверждение своих тезисов. В России еще тогда были запрещены к печате мемуары австрийца Корба, голландца Брюса, немца Вебера, датчанина Юля, где упоминалось о жестокостях петровского правления. Особый отклик на Западе и особенно строгий запрет в России вызвала книга вернувшегося из русского плена шведского офицера Штраленберга о жизни петровской России. Здесь в числе главных обвинений режиму Петра I помимо разорительных для народа русского податей или жестоких методов стройки Петербурга прямо указана деятельность в стране Тайной канцелярии и подробно описана расправа с царевичем Алексеем. И уже тогда в России появились опровержения на все эти сочинения с указаниями на то, что жестокостей тайного сыска и власти вообще внутри своих стран предостаточно и за пределами России. Так этот спор длится и по сей день, и у каждой стороны в нем свои аргументы, но то, что первые службы тайной полиции действовали жестоко в любом государстве, — это практически неоспоримый исторический факт.
А мы все же отметим еще одну заметную особенность работы петровской тайной службы. Тайная канцелярия петровских времен не так уж далеко ушла от Преображенского приказа по самостоятельности, в отличие от заметного прогресса в плане организации работы. И она, фактически, оставалась в значительной мере следственно-карательным органом, работу которого зачастую направлял сам российский император, лишь отчасти добавив в своей работе оперативной самодостаточности. До по-настоящему самостоятельного статуса среди механизмов государственного управления Тайной канцелярии все равно было еще далеко.
В дошедших до нас документах петровской Тайной канцелярии не раз встречаются примеры того, как сам царь является в допросную камеру этой службы и по собственному усмотрению меняет ход уже идущего политического следствия или сам определяет приговор виновному. Вот один из наиболее ярких примеров такого направления царем уже идущего следствия его тайной полиции: «Сохранился один из указов Петра I по Тайной канцелярии: 1721 марта в 9 день великий государь Петр Алексеевич, будучи в канцелярии тайных розыскных дел, указал по именному своему величества указу подлинное дело по доношению подьячего Курзанцева на подьячего же Шигарева в непристойных словах про Его Величество и про благоверную государыню царицу и великую княгиню Екатерину Алексеевну, и при том деле его Курзанцева и доношение его отослать в Сенат, и им Курзанцева разыскивать, и подьячего же Семена Калугина… вырезав ноздри, сослать на каторгу в вечную работу. У подлинного подписано тако: Петр Толстой, от гвардии майор Ушаков, Григорий Скорняков-Писарев»
[6].
В этом документе из архивов Тайной канцелярии для нас, современных людей, много загадок. Мы не знаем и, наверное, никогда не узнаем, что эти бедные подьячие наговорили друг на друга и какие обидные слова произнесли они про императора Петра и его супругу. Нам останется непонятна процедура подписи следственного документа главными руководителями Тайной канцелярии, где ее непосредственный начальник Толстой поименован просто по имени и фамилии, как и его заместитель Скорняков-Писарев, а другой зам — без имени, но с обозначением его армейского титула — случайно или это что-то для них всех значило? И главное, чего не понять в этом деле современному человеку: как же так — следствие шло себе, а потом 9 марта вдруг явился в Тайную сам император (наверняка оторвавшись от более важных дел) и всем все объяснил: кто виновен, кого объявить в розыск, кому рвать ноздри и так далее. В том и есть особенность еще неполноценных и экспериментальных органов политического сыска — они еще только почти слепые исполнители воли монарха и карательная дубина в его руках. Он и относился к своей Тайной канцелярии как к очередной замене своей дубинке, только более искусной, умеющей не только бить, но и самой искать мишени для битья. Петр уж точно не ощущал себя пионером в деле строительства спецслужб в России, не знал, во что в итоге выльется запущенный им процесс, какой сложный организм госбезопасности прорастет из брошенного им в русскую почву семени. Он просто создал себе удобный инструмент для политического сыска.
Поэтому-то он и по пустяковым делам вроде розыска непристойно обозвавших его супругу подьячих лично являлся в пыточные камеры своей тайной полиции. Петр и приговоры изредка правил после подачи их проектов ему Толстым, а иногда писал сам. Эту практику он принес в отношения с Тайной канцелярией из времен Преображенского приказа. Даже в момент его напряженного Каспийского военного похода заместитель Толстого в Тайной канцелярии Ушаков (сам Толстой в очередной раз сдал заму дела, отправившись с царем в этот самый поход) писал вдогонку уходящему войску для царя о подследственном раскольнике Варлааме Левине: «Левину по окончании розыска какую казнь учинить и где, в Москве или Пензе?» Ушаков, заметим, уже спрашивал о месте исполнения предрешенного приговора, хотя следствие о Левине и его соратниках еще не было закончено, и сам приговор еще формально не вынесен. Отвлекаемый делами своего тайного сыска даже от глобального военного похода, призванного расширить южные рубежи России и сокрушить там мощь Персии, Петр ответил Ушакову кратко: «Казнить в Пензе» — именно в этом городе неутомимый агитатор раскола Варлаам Левин зачитал перед арестом его петровским сыском свою последнюю проповедь о царе-антихристе, забравшись на крышу мясной лавки пензенского базара.
Кстати, эта привычка царя по понедельникам лично являться в Тайную канцелярию для разбора даже не самых важных дел политического следствия, как и его же пристрастие лично участвовать в пытках и рубить головы осужденным, раскольниками использовалась в подтверждение их тезисов о царе-антихристе и о подмене истинного Петра Романова в младенчестве немцами-иноверцами своим ставленником. Ведь до Петра I цари из рода Романовых лично казнями и пытками заниматься брезговали. По более же серьезным в государственном плане делам Петр в Тайной канцелярии бывал обязательно, сам вел допросы и выносил приговоры. Он не раз обвинял самых близких к нему советников и министров в коррупции, колотил своего «обер-вора» Меншикова и грозил отобрать у того все имперские посты и звания.
В итоге за всех верховных казнокрадов ответил самый за воровавшийся и утративший осторожность вице-канцлер Шафиров, бывший любимец царя. В 1723 году того арестовала Тайная канцелярия с санкции, понятно, самого императора Петра Алексеевича. При этом привыкший к безнаказанности Шафиров при его аресте в Сенате усугубил свою вину, оскорбив матерно «приказывавшего ему пройти» заместителя Толстого в Тайной Скорнякова-Писарева, применив в духе всех коррупционеров сакраментальный контраргумент: «Да ты сам вор!» На следствие по делу Шафирова царь тоже приезжал, утвердив ему смертный приговор. Когда Шафирова уже заволокли на эшафот и положили на плаху, явился секретарь императора Макаров и зачитал указ о помиловании вице-канцлера. Топор вонзился в плаху рядом с его ухом, и Шафиров, лишенный всех титулов и приговоренный к ссылке, с ватными ногами был вынесен сотрудниками Тайной канцелярии с площади. Такой сценой завершился первый крупный процесс против коррупции в верхах российской власти, расследуемый спецслужбой.