Осколки стекла разлетелись по полу, жидкость расплескалась тонкой пленкой, а ракушка отлетела куда-то в сторону.
В этот момент разрушились две мечты длинною в, говоря образно, вечность.
Кто-то назовет падение волшебника в воображаемом спектакле «роялем в кустах», но жизнь постоянно подкидывает эти самые рояли, когда их ждешь меньше всего. И чаще всего, они падают прямо на голову.
Бурббон упал на колени и принялся панически водить руками по жиже, иногда натыкаясь руками на колющие осколки стекла. Он никогда бы не стал лизать с пола, и где-то в голове проговаривал, что не будет этого делать, хоть соблазн был велик. Бурббон не мог пасть так низко. Хотя, он не знал, что и так пал ниже некуда — даже Люцифер по сравнению с ним остался ангелом.
А потом мэр сдался — он прекратил шевелить руками и, вглядываясь в отражение, что мерцало на тонкой лужице жижи, прорычал прямо в пол, но так громко, чтобы услышали все:
— Вон, — сквозь зубы выдавил он. — ВСЕ ВОН!
Золотые големы в углах загрохотали и зашагали вперед, дабы выпроводить уже никому не нужных гостей. Все жители спешно устремились к выходу, и в числе последних был Платз, которого Дона Роза вовремя подхватила под руки и повела по лестнице. Все до единого оказались на улице, и один из големов захлопнул двери в Дворец Удовольствий. Второй же убедился, что гости вышли за ограду, после чего томными и грузными движениями закрыл ворота.
Дворец Удовольствий закрылся.
Понурые люди, ругаясь и зевая, стали расходиться в разные стороны, а самым счастливым в толпе был Денвер. Столько сенсаций, и за одну ночь!
Он горным козликом спустился с холма, проскакал по пустым, пока что темным улицам. Было по-утреннему прохладно, и иногда Денвер попадал в теплые воздушные потоки, которые обычно бывают весной. Вскоре, он закрылся у себя в комнатке, яростно принявшись за работу. Главный редактор успел как раз к первым солнечным лучам — они, нежно-розовые, как варенье из лепестков розы, падали на рождающийся под их напором выпуск «Сплетника Златногорска», придавая свежим чернилам особый, мистический оттенок.
Все стремительным потоком, словно под напором клизмы, вымылось из залов Дворца Удовольствий, которые вновь стали пустыми. Лампы и люстры погасли, а солнце пробивалось внутрь и наполняло пространство золотым блеском.
Мэр Бурббон закрылся в своей комнате, вновь принявшись за виски. Он всегда сидел там, проводя дни напролет, просто сидел, ничего не делая. А в принципе, что еще надо делать мэру?
И как бы хотелось продлить это до вечности…
А невероятно красивая ракушка осталась лежать где-то в закромах, забытая всеми. И если бы кто-нибудь поднял ее и приложил к уху, то помимо шума моря он, возможно, услышал бы слова сэра Дюкка: «Немного блесток, красивых перьев — и дело в шляпе!».
Главное было не воспринимать их слишком буквально, и тогда все вопросительные знаки растаяли бы, как воздушный крем под палящим солнцем.
Платз осел где-то около забора, вдыхая свежий, наполненный морем воздух, который постепенно стал нагреваться. Солнечные лучи потихоньку подпекали блондина, но внешние факторы, казалось, не могли побеспокоить «как бы мэра».
Все еще «как бы мэра».
Иногда он оглядывался, смотря на белый силуэт Дворца Удовольствий, но потом вновь отворачивался. И только внимательный наблюдатель мог заметить, как на лбу его надуваются венки, хотя улыбка не сползала с лица.
Штульц, Роза и Ля’Сахр стояли рядом и смотрели на Платза. Со стороны раздавался храп Эдрика. Жандарм кое-как вышел за территорию дворца и тут же рухнул.
— Когда вы его таким видели последний раз? — вполголоса спросил Магнат.
— Никогда, — ответила хозяйка борделя. — Таким… растерянным…
— Посмотрите на лоб, — Ля’Сахр указал карамельной тростью на голову «как бы мэра».
— Да, сейчас кто-то будет очень сильно злиться.
— Когда вы его видели последний раз злым?
— Не так давно, перед походом к Муссу Безе. Но тогда он был не настолько…
— И все равно улыбается, — Штульц даже снял свою шляпу.
Платз начал приподниматься. Венки на его лбу прыгали, надувались и пульсировали.
— А почему бы мне не улыбаться? — голос блондина был спокоен, но в нем различались еле заметные нотки раздражения.
— Потому что только что… — начал глава Аукциона, но Дона «Чайная» Роза тут же закрыла ему рот.
— Такого шанса больше не будет, но мы что-нибудь придумаем. Потому что жизнь продолжается…
Платз окончательно встал и прошелся вперед. Держался он сильно. «Как бы мэр» посмотрел на встающее солнце, которое моментально отразилось от его очков, подкинул трость, поймал ее, а потом достал спрятанный в ней клинок.
— А вот для кого-то она скоро закончится…
Солнце продолжало свое очередное рождение, которое повторялось каждое утро. Целый сизифов труд для одного горящего шара в небе, зато как приятно, наверное, перерождаться каждый день, чувствую себя фениксом.
Свет заполнял улицы потихоньку, как неспешно нарастающая мелодия. Он, к слову, тоже видел все, что случилось во Дворце Удовольствий, но ему, в отличие от всех жителей, которые в момент пробуждения солнца пытались ухватить хоть часик другой сна, было без разницы…
Карамельные башни вновь начинали играть глянцем, и огромное оранжеватое пятно на возвращающей себе контраст акварельной картине особо голодным могло напомнить желток яйца.
Именно его оно и напоминало Моголю, для которого это утро, в отличии от других, стало таким же обычным, как и все предыдущие. И даже тапочки не потеряли своей мягкости — а вот если бы он тоже был бы во Дворце Удовольствий, они показались бы ему немного черствыми. Не столько оттого, что в жилище Бурббона было просто невероятно роскошно, сколько отттого, что мужчине захотелось бы побыть там чуть больше…
Но, опять же, тапочки продолжали быть такими же ватно-невесомыми. Запустив в них ноги, Моголь прищурился и выглянул в окно, после чего резко захотел есть. Мужчина умылся холодной водой, успел обругать пару чаек, которые горланили где-то снаружи, и направился на кухню.
Он спокойно добрался до кухонной полки, достал чашку, налил воды в чайник и спичкой зажег коморку. Потом он сосредоточился, по руке его пробежала сине-фиолетовая иска, которая тут же метнулась на пламя и изменило его цвет на синеватый. Как все же удобно было усиливать огонь магическими потоками, которые заставляли пламя гореть дольше и греть больше.
Моголь повернулся в сторону стола, и тут понял, что на кухне что-то изменилось. Спросонья было трудно сразу понять, что именно, и поэтому мужчина зажмурился, решив поиграть в игру «найди одно отличие». Две картинки кухни заискрились в голове.
Моголь открыл глаза и обомлел. А потом, придя в себя, сказал: