Эринии - читать онлайн книгу. Автор: Марек Краевский cтр.№ 40

Сейчас, поднимаясь по лестнице комиссариата на улице Курковой, Попельский надеялся, что не встретит Олейовского, которого он искренне ненавидел.

В комнате ожиданий за длинной стойкой сидел дежурный в фуражке с ремешком, который заканчивался пряжкой и опоясывал подбородок, придавая государственному служащему строгий и торжественный вид. Он записывал показания плюгавого рыжего жида и украинского крестьянина, которые явно поспорили о чем-то на ярмарке, потому что и сейчас ссорились из-за утки, одаривая друг друга мало приятными эпитетами «бібер» ^[64] и «дер хам». Если бы их не разделяло немалое брюхо другого полицейского, то спор закончился бы дракой, в которой шансы иудея в сравнении с могучим украинцем, были жалкими. Царила духота. Под лампой роились мухи, не имея ни малейшего намерения хотя бы приблизиться к клейкой ленте, которая висела на ней. Дежурный ежеминутно вытирал клетчатым носовым платком пот, струящийся из-под фуражки, унимал сварливых граждан, обмакивал перо в чернила и старательно писал рапорт об инциденте.

Попельский подошел к стойке и громко постучал по ней. Все замолчали.

— Добрый день, пан комиссар. — Дежурный вскочил на ноги и козырнул. — Чем могу помочь?

— Добрым он будет через минуту, пан Стих, — Попельский грозно взглянул на задержанных, — когда эти двое перестанут орать, а вы позволите мне просмотреть документацию о недавних задержаниях.

Жид и украинец замолчали, испуганно вглядываясь в Попельского, которого дежурный пригласил движением руки. Он определенно был доволен, что такой знаменитый комиссар помнит его фамилию.

— Прошу заходить, пан комиссар, — сказал он. — Здесь в шкафу лежит зеленая папка на верхней полке. Пожалуйста, пользуйтесь.

Попельский открыл шкаф и взял в руки папку, цвет которой он сам определил бы как грязно-серый. В помещении стало тихо. Все с большим интересом наблюдали за комиссаром. Тот медленно просматривал лист за листом, рапорт за рапортом.

Эта тишина вскоре надоела крестьянину. Воспользовавшись тем, что никто на него не обращает внимания, он погрозил жиду, легонько ударив себя мощным кулаком в подбородок.

— Тер полицай! — завизжал старозаконный. — Дер хам махт а скандаль! Дер хам гат качке ґештілен! ^[65]

— А чего это ты, жид, меня хамом называешь?! — Украинец натянул на голову меховую шапку и грозно двинулся на своего противника.

— В польском учреждении прошу говорить по-польски! — рявкнул дежурный и посмотрел на Попельского, ожидая одобрения своего поступка; не получив его, крикнул еще громче: — А лучше заткните глотки, к ясной холере!

Попельский не слышал этого вежливого обмена репликами, не слышал резкого ответа полицейского. Он углубился в чтение.

Взгляд Попельского остановился на заголовке рапорта. Задержанного с бутылем керосина звали Марцелий Вильк.

Львовяне были традиционалистами и отличались полным равнодушием к любым новинкам, которые вводила городская власть.

Парк Костюшко упорно называли старым именем — «Иезуитский сад», а тюрьму продолжали звать «Бригидками», хотя продолговатый, мрачный бывший монастырь на улице Казимировской император Иосиф отобрал у сестер-бригидок более полутора веков назад, предназначив его под уголовное заведение.

Оказавшись вблизи «Бригидок», Попельский всегда задумывался над этими консервативными названиями и даже заключил две гипотезы, которые касались названия тюрьмы. Во-первых, население могло называть это здание так из чувства солидарности с монахинями, у которых вышеупомянутый император грубо реквизировал их собственность, во-вторых, «Бригидки» были своеобразным ласковым названием ужасного сооружения. Это напоминало явление, похожее на древнегреческий обычай, по которому кровавые богини мщения, Эринии, назывались Эвменидами, то есть «Ласковыми».

Попельский отвлекся от ономастической проблематики и мысленно вернулся к новой гипотезе. Он знал, что приближается к ключевому, самому важному моменту и не двинется дальше ни на шаг, если не убедится и не установит, кто использует паспорт Марцелия Вилька. Это можно было сделать несколькими способами. Или упросить Зубика, чтобы возобновил расследование по делу похищения паспорта, или попросить Моше Кичалеса, чтобы тот приказал своим людям добыть такую информацию. Первый метод заранее был обречен на неудачу, причем отнюдь не из-за личного упрямства Зубика, а потому что пьяного Вилька обокрали где-то на Клепарове, и через полгода невозможно было воссоздать обстоятельства этого преступления. Второй способ был хорош, но стал бы, увы, последней просьбой к «золотой рыбке». А Попельский продолжал верить, что последняя просьба к Кичалесу будет совсем другой, что это будет венец всего расследования, так сказать finis coronat opus ^[66], собственно говоря mors coronat opus, смерть венчает дело. К счастью, у него был еще и другой выход. Поэтому сейчас он сидел в «Бригидках», ожидая кого-нибудь в канцелярии знакомого ему начальника Арнольда Пясецкого.

Эдвард Гавалюк, которого звали Эдзё, вошел в помещение в сопровождении надзирателя. Начальник Пясецкий погасил сигарету и поднялся.

— Оставляю его вам, пан комиссар, — произнес он, направляясь к выходу.

— Спасибо вам, пан начальник, — сказал Попельский. — Это будет не дольше, чем четверть часа.

Когда они остались вдвоем, Попельский кивнул узнику на стул.

— Садись, Эдзё. — Положил перед собеседником картонную пачку «Египетских». — Закуришь?

— Нет. — Гавалюк оттолкнул пачку в сторону Попельского так сильно, что та упала на пол.

— Ну, что же. — Комиссар усмехнулся, поднял сигареты и снова положил их на стол. — Здоровее будешь. А может, выпьешь? Это здоровью не вредит. Не пятнает ни мундира, ни чести. Так же, как разговор со мной.

Поставил перед узником фаянсовую плоскую фляжку с водкой «Карпатовка». Тот на нее даже не взглянул.

— Ты мне нравишься, Эдзё. — Попельский снял шляпу и почесал шрам на голове. — У меня к тебе слабость. И вовсе не из-за того, что я тебя сюда запихал, и что мы оба празднуем именины в один день, 13 октября. Нет. Это потому, что у меня, как и у тебя, есть дочь. И я так же, как и ты, люблю ее больше всего. Однако в отличие от тебя, я знаю, что происходит с моей дочкой. А ты нет. А может, хочешь знать?