Я добежала до закрытых ворот и влезла на один из столбов, хотя и не без усилий и одышки. Перекинув ноги через столб, я спрыгнула на другую сторону, вытерла руки о штаны и посмотрела на окна наверху. По-прежнему никакого движения; насколько я могла сказать, никто не знал, что я тут была и тем более что я делала.
Неудивительно, что женщина-аптекарь так и осталась загадкой: ее дверь была спрятана за стеной из полок, и только прошедшие два столетия, за которые дерево состарилось, позволили мне ее отыскать. Два столетия и немного беспечности вкупе с нарушением закона. Но если у меня и были сомнения в том, что она существовала, теперь их не осталось.
Я вышла из Медвежьего переулка, сознавая, что только что впервые в жизни совершила преступление. Под ногтями у меня была грязь, в телефоне – полно фотографий, подтверждающих мою вину. Но я не чувствовала себя виноватой. Вместо этого мне настолько не терпелось поставить телефон на зарядку и просмотреть фотографии, что я едва удержалась, чтобы не побежать в гостиницу бегом.
Но Джеймс. Когда я тихонько прокралась в номер в надежде его не разбудить, сердце у меня упало. Он не спал, лежал на диване с книжкой.
Мы не стали разговаривать, я забралась в постель и воткнула телефон в розетку. Я зевнула – адреналин растаял, оставив после себя болезненную усталость, – украдкой посмотрела на Джеймса. Казалось, он поглощен своей книгой и так же бодр, как накануне вечером была я.
Проклятие джетлага.
Я удрученно отвернулась от него. Фотографиям придется подождать до завтра.
Я проснулась от шума воды в душе и тонкого луча дневного света, пробившегося сквозь шторы и упавшего мне на лицо. Дверь в ванную была приоткрыта, из нее шел пар, на диване лежало свернутое одеяло, Джеймс аккуратно устроил его рядом с запасной подушкой.
Я взяла телефон – полностью заряжен – и подавила порыв немедленно занырнуть в фотографии. Вместо этого я уткнулась лицом в подушку, стараясь не обращать внимания на полный мочевой пузырь и считая минуты до тех пор, пока Джеймс не уйдет из гостиницы, чтобы я могла спокойно начать день.
Наконец, он вышел из ванной в одном только бежевом полотенце вокруг талии. Это было так нормально, видеть мужа полуголым, и все-таки что-то во мне напряглось. Я не была готова к «нормальному», ни сейчас, ни в ближайшем будущем. Я отвернулась.
– Припозднилась ты вчера с ужином, – произнес Джеймс с другого конца комнаты. – Что-то вкусное?
Я покачала головой:
– Просто взяла сэндвич, прошлась.
Эта маленькая невинная ложь была не в моем духе, но я не собиралась рассказывать ему – или кому-то еще, – чем я на самом деле занималась вчера вечером. К тому же он несколько месяцев врал мне о куда более важном.
Джеймс хрипло кашлянул у меня за спиной. Подошел к дивану, нагнулся и поднял с пола коробку бумажных платков. Я раньше ее не видела, так что, наверное, она всю ночь стояла рядом с ним.
– Чувствую себя не ахти, – сказал он, прижимая платок ко рту и снова кашляя. – И горло болит. Наверное, сухой воздух в самолете.
Он открыл чемодан, вытащил футболку и джинсы, потом бросил полотенце на пол и стал одеваться.
Чтобы не смотреть на его голое тело, я уставилась на вазу с цветами на столике возле двери. Некоторые цветы уже начали вянуть. Руки мои лежали поверх покрывала, я увидела вчерашнюю грязь под ногтями и сунула их под одеяло.
– Какие у тебя на сегодня планы? – Про себя я молилась, чтобы он сходил осмотреть город, или в музей, или просто… ушел. Я ничего так не хотела, как остаться здесь одна с телефоном, со знаком «Не беспокоить» на ручке двери.
– Лондонский Тауэр, – сказал он, застегивая ремень.
Лондонский Тауэр. Древний замок был одной из достопримечательностей, которая меня больше всего занимала – там хранились драгоценности Короны! – но теперь он казался всего лишь музеем для детей по сравнению с тем, что я вчера отыскала в глубине Медвежьего переулка.
Джеймс снова закашлялся, похлопал себя ладонью по груди.
– У тебя случайно нет ничего от простуды? – спросил он.
В ванной лежал мой несессер, в котором была косметика, зубная нить, дезодорант и эфирные масла. Я знала, что у меня есть пара таблеток обезболивающего, но не думала, что стоит занимать место, таща с собой все возможные лекарства от всех болезней.
– Прости, – сказала я. – Есть эвкалиптовое масло. – Оно уже давно стало моим главным средством от подступающей простуды; эвкалипт входит в бальзам «Викс» для растирания и чудесно справляется с заложенностью и кашлем. – В белой сумке на столике, – сказала я, указывая в сторону ванной.
Он вышел с гримасой на лице.
– Сильная штука.
Я кивнула; даже на расстоянии нескольких шагов я чувствовала острый медицинский запах масла.
Раз уж Джеймс был одет и, казалось, готов уйти, я изо всех сил старалась избежать продолжения разговора.
– Я попробую прилечь еще ненадолго, – сказала я, барахтаясь в одеяле. – Приятного тебе осмотра достопримечательностей.
Он медленно, грустно кивнул и замялся, будто хотел что-то сказать. Но не сказал и, взяв бумажник и телефон, вышел из номера.
Едва щелкнул замок, я метнулась за телефоном.
Набрала пароль и залезла в фотографии. Вот они, где-то штук двадцать. Я открыла первые две; то были снимки комнаты – стол, очаг, – но, к моему разочарованию, они оказались нерезкими. Я выругалась, испугавшись, что вся серия может оказаться такой. Но, дойдя до крупных планов книжных страниц, выдохнула с облегчением; эти получились четкими. В комнате висела пыль, и я предположила, что вспышка не могла пробиться сквозь мельчайшие частицы, чтобы сфокусироваться на чем-то, кроме первого плана.
Услышав шум под дверью номера, я рывком села. Выключила телефон и подбежала к глазку как раз вовремя, чтобы увидеть служащего отеля с папкой-планшетом, шедшего мимо. Он направлялся не ко мне в номер, но я вспомнила, что надо повесить табличку «Не беспокоить».
Вернувшись на кровать, я снова открыла фотографии и изучила первый снимок книги. Затаила дыхание, двумя пальцами раздвинула картинку на весь экран. И, не веря себе, уставилась на то, что мне открылось.
Книга была на самом деле заполнена от руки, с крупными кляксами и размазанными чернилами. Текст шел аккуратными рядами, все записи выглядели одинаково, в них, похоже, упоминались имена и даты. Так что это, какой-то журнал регистрации? Я открыла следующую фотографию. Она была примерно такой же, хотя чернила казались темнее, гуще, словно эту страницу заполнял другой человек. Я перелистала дальше, еще дальше, и с каждым движением у меня все сильнее начинали трястись руки. Я не могла точно сказать, что это за книга, но была уверена, что ее историческая ценность неизмерима.
Снимки книги оказались по большей части резкими, хотя края у некоторых пересветило, так что поля вышли белыми и нечитаемыми. И все же, несмотря на резкость фотографий, я столкнулась с еще одним с ума сводящим расстройством: я очень многое не понимала в тексте. Он был не только написан скорописью, но наклон почерка шел под таким углом – и написано все было в такой спешке, – что выглядело это все равно что на чужом языке. На одной фотографии я смогла разобрать только часть одной из верхних строк: