Бог. Новые ответы у границ разума - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Бентли Харт cтр.№ 43

Страница

Кроме того, последнее соображение является еще более сложной проблемой для материалистических моделей сознания. Даже если представить, что каким-то образом, учитывая достаточно разнообразную эволюционную историю и достаточную нейронную сложность, отзывчивый организм может прийти через физические процессы к какому-то эйдетическому сознанию и какому-то понятию сходства в абстрактном смысле, то уровни абстракции, на которых работает разум, намного превосходят те только морфологические подобия между материальными вещами, которые чувства могут каким-то образом обнаружить. Классический пример, если оглянуться на древность, – это геометрические фигуры, такие как совершенный круг или совершенно прямая линия. В природе могут существовать нечеткие аналогии таких фигур, но реальных примеров в ней нет; и даже эти аналогии узнаваемы только потому, что разум синтезирует их через понятие, которому они соответствуют. Трудно понять, как идея идеального равнобедренного треугольника, например, может быть достигнута физиологически, как претворение чувственного опыта в геометрию, если эта идея уже не существовала с целью помочь разуму найти свое несовершенное отражение в тех или иных физических паттернах. И тогда, конечно, есть и более сложные фигуры, логическими концептами которых мы обладаем, но ни интуиция – как в эмпирическом опыте, так и в воображении (сколько граней может быть в моем ментальном изображении многогранника, прежде чем он растает в неразличимом тумане или насколько далеко может зайти мой мысленный образ бесконечной прямой, ну или как я могу составить картину точечного отсутствия расширения?). И даже если кто-то настаивает на том, что геометрические абстракции генетически получены из сенсорных впечатлений от физических форм, которые аппарат восприятия каким-то образом может распознать в естественном мире без первоначальной помощи даже абстрактной понятийной формы, то существует еще более сложная и поразительная реальность чистой математики. То, что человеческий интеллект способен открывать математические истины, которые (среди многих других вещей) снова и снова доказывают свою способность описывать реальности, которые исследует физика, – это чудо, которое вполне может превзойти чью-либо самую лучшую силу преувеличения. Иногда я думаю, что мы не сможем быть столь удивлены и озадачены математическим знанием, как должны быть, во многом потому, что мы склонны думать о мире как о смутно «арифметическом», в том смысле, что его детали исчислимы и измеримы, а также потому, что мы лениво думаем о чистой математике как просто о некоей колоссальной амплификации арифметики, а не об ангельском языке почти безграничной доступности для понимания, чем она и является. Таким образом, мы не особенно удивлены, обнаружив, что природа, похоже, есть всего лишь «пена, которая играет на призрачной парадигме вещей» ^[61]. Даже если бы можно было полностью обосновать математику в эмпирическом опыте (чего нельзя сделать), это все равно свидетельствовало бы об абстрактных силах в человеческом разуме, настолько превосходящих то, что могли бы создать физические силы механизированной материи или требования эволюции, что было бы трудно не рассматривать весь этот феномен как своего рода чудо. Все попытки создать натуралистическую философию математики – с помощью различных видов формализма, конструктивизма, фикционизма или чего угодно еще – никогда не учитывали адекватно того, на что действительно способна математика. Особенно безнадежными являются попытки дать эволюционный отчет о математике: поскольку достижения в математическом знании разворачиваются из математических предпосылок, находятся полностью вне любого физического контекста и не подлежат естественному отбору и поскольку математические истины являются необходимыми истинами, авторитет которых не зависит ни от какой физической реальности. Так что не удивительно, что столь впечатляющее большинство математиков – реалисты (или, возможно, надо говорить «платоники») в отношении математических истин. Способность математического абстрактного и нематериального языка к тому, чтобы делать реальность все более прозрачной для разума, а разум все более прозрачным для реальности, неохотно (даже в воображении) допустила бы какую-либо редукцию физических причин.

В любом случае человеческая склонность к математической истине является лишь одним из наиболее ярких примеров той способности, которая раскрывается во всех аспектах рациональной жизни: способности формировать и использовать абстрактные понятия, такие как «красота» или «справедливость», например, или способности ума рассуждать о непредставимых, но постижимых идеях, таких как «бесконечность», или его способности к пониманию логических истин или к фантазии и воображению, или к умозрительному мышлению, или к тому, чтобы одно понятие приводило к другому по своему собственному импульсу. И это естественно приводит к следующей теме.

3. Разум (reason). Если есть такая вещь, как рациональное мышление, а мне хочется думать, что есть, то оно должно состоять в использовании логического синтаксиса, содержащего реальный семантический контент (то есть оно должно содержать значения, которые могут быть объединены концептуальными связями). Чтобы рассуждать о чем-то, нужно исходить из одной предпосылки или предложения, или понятия и двигаться к другому, чтобы в идеале прийти к какому-то выводу и в логической последовательности, связи которой определяются семантическим содержанием каждого из шагов: каждая отдельная логическая синтагма аргумента, каждое условие, предложение или символ. В простом силлогизме, например, две предпосылки в совокупности неизбежно вызывают заключение, определяемое их логическим содержанием. «Каждая роза в моем саду красная; роза, на которую я сейчас смотрю, находится в моем саду; поэтому роза, на которую я смотрю сейчас, красная». Но тогда серия шагов, которыми ум приходит к заключению серии предложений, просто не может быть идентична серии простых событий в биохимии мозга. Если механическая картина природы правильна, то любая последовательность физических причин и последствий полностью определяется безличными законами материального мира. Одно нейронное событие может вызвать другое в результате физической необходимости, но, конечно, не в результате логической необходимости. И все же обязательная связь между сложением двух чисел и суммой, полученной таким образом, есть связь, полностью произведенная концептуальным содержанием различных членов уравнения, а не каким-либо набором биохимических контингентностей. И наоборот: если принципы механистического материализма здравы, то простое семантическое содержание мысли не должно быть способным влиять на ход физических событий в головном мозге. Даже если долгий процесс эволюции человека создает мозг, способный к рассуждениям (reasoning), мозг не может произвести фактическое содержание рассуждений; связи между нейронами мозга не могут генерировать символические и концептуальные связи, которые составляют акт последовательной логики, потому что нейроны мозга связаны друг с другом органически и поэтому взаимодействуют физически, а не концептуально. Тогда ясно, что есть умственные события, которые нельзя свести к механическим электрохимическим процессам.

Хотя, справедливости ради, отмечу, что предприимчивый материалист может обойти этот довод простым аргументом, будто нет такой вещи, как разум (reason). И, как ни странно, есть некоторые, кто утверждает именно это. Может быть, каждая из двух отдельных мыслей («каждая роза в моем саду красная» и «роза, на которую я смотрю сейчас, находится в моем саду»), на самом деле является физическим событием среди нейронов моего мозга, как и убеждение, что они связаны друг с другом семантически и логически, а не просто соединены электрохимически. И, возможно, также их кажущаяся логическая связь с мыслью: «роза, на которую я смотрю сейчас, красная», на самом деле является только еще одним физическим событием, вызванным ее нейронными предшественниками. Возможно, кроме того, мое интроспективное ощущение, что существует четкий рациональный порядок, объединяющий эту последовательность психических событий, сам по себе является еще одним электрохимическим инцидентом, немного слева от той области в коре головного мозга, где этот чрезвычайно очаровательный мираж убедительного силлогизма занял свое кратковременное место жительства. Может, ничто реально ничего не значит; даже логические лигатуры, объединяющие слово (произнесенное или написанное) с понятием или объектом, которые он представляет, а затем – с сообществом пользователей языка – то, что иногда называют триадической семиотической структурой языка, – на самом деле могут быть всего лишь внешними неврологическими ассоциациями. Это может показаться несколько абсурдной позицией для материалиста, поскольку будет означать, что рациональный аргумент фактически не определяется своим логическим синтаксисом; на самом деле это означало бы, что нет такой вещи, как логический синтаксис или синтаксис любого вида, или даже слова со значениями. Это даже означало бы, что никакой процесс рассуждения – даже рассуждения, приводящего к аргументу, что разума не существует, – рационально не согласован. Но, возможно, это не слишком высокая цена для кого-то, кто эмоционально привержен материализму (хотя, конечно, при этом взгляде на вещи действительно не было бы такого понятия, как материализм, поскольку, если бы оно существовало, то оно было бы понятием с последовательным логическим содержанием). Однако большинство материалистов, физиков или натуралистов предпочитают считать себя не безумными фанатиками с бесконечным аппетитом к парадоксу, а суровыми рационалистами, и поэтому эта линия аргументов остается чем-то вроде предмета в бутике среди образчиков атеистической моды. ^[62]

Страница