Но Милашевич сообщил еще, что Черкасский передал через него, Милашевича, письма для живущего в Голштинии герцога, внука Петра I. Причем подчиненный Черкасского, Александр Потёмкин, хочет со всей смоленской шляхтой перейти на сторону Станислава Лещинского – враждебного русской партии претендента на польски престол. И что цесаревна Елизавета ходила к польском послу Потоцкому в мужском платье.
Скажем откровенно — это на редкость невразумительный донос, в котором все перемешалось — внук Петра I, шатания смоленского дворянства, цесаревна Елизавета и личные обиды князя Черкасского.
Но Бестужев–Рюмин, живший в Гамбурге как посланник, а фактически в опале, не спустил с лестницы болту на, а захотел реабилитироваться с помощью этого доноса. Он кинулся в Петербург вместе с Фёдором Милашевичем, и их обоих очень внимательно выслушал сам Ушаков.
Казалось бы, глава тайной полиции должен быть че ловеком недоверчивым — должность обязывает. Но Андрей Иванович, по важности этого «дела», сам лично кидается пулей в Смоленск арестовывать ужасного государственного преступника князя Черкасского.
Скажем сразу — Ушаков не смог открыть абсолютно никаких признаков преступной деятельности ни Черкасского, ни Потёмкина. Но пока Ушаков искал — князь Черкасский уже во всем сознался! Дальше — по известному стереотипу — смертная казнь, смягченная императрицей, и вместо эшафота — ссылка в Сибирь.
А главная пикантность тут в чем… В 1739 году Милашевич попался по другому делу, приговорен был к смертной казни и сознался, что оклеветал Черкасского. Мол, Черкасский и правда отправил его в Голштинию, к герцогу Петру, но вовсе не с подметным письмом, а чтобы удалить его самого из Смоленска, потому что оба они ухаживали за некой девицей Корсак, и Черкасский ревновал. Милашевич приехал в Киль, но герцога там не застал, а денег у него было немного, и он не мог вернуться; ну и отправился куда поближе — в Гамбург с вымышленным доносом. Естественно, не было никакого желания смоленской шляхты помогать совершенно чуждому ей Лещинскому. Не было и переговоров Елизаветы с Понятовским… Всё это полет фантазии Милашевича, и ничего больше.
Но князь Черкасский уже осужден и отправлен в Сибирь.
А в домах смоленской шляхты производятся обыски, и ссылкой в Сибирь наказываются все, у кого находят книгу на польском языке или записи, сделанные всё на том же разнесчастном польском. Сколько смоленских дворян пошли по этапу в Сибирь, я не могу точно сказать.
АРТЕМИЙ ВОЛЫНСКИЙ
Еще более яркая история: судьба Артемия Петровича Волынского! Потому что Волынский входил в число самых приближенных к Анне вельмож.
Вообще–то уже давно культивируется мнение, что погиб Артемий Петрович из–за того, что чересчур уж хотел реформировать государство Российское.
«Стремился ограничить влияние иностранцев. Вокруг В. с нач. 30–х годов сложился кружок, состоящий из представителей знатных, но обедневших фамилий. На вечерах у В. обсуждались проекты гос. переустройства. В. написаны «рассуждения»: «О гражданстве», «Каким образом суд и милость творить надобно», «Генеральный проект о поправлении внутренних государственных дел» и другие… В. неодобрительно отзывался об императрице и Э. Бироне»
[40. С. 335]
Даже со строк этой краткой и формальной справки предстает патриот, изо всех сил стремившийся отодвинуть иноземцев от трона. Человек, пострадавший от происков всесильных временщиков, облепивших трон и уничтоживших чужака.
Еще лучше о бедняжке Волынском у Н.Н. Дубова:
«Человек это был дарований обширных и на досуге сочинял от себя прожекты о поправлении государственных дел, с разбором об управлении и сословиях, об экономии и прочем. Эти свои прожекты он обсуждал с конфидентами, а потом преподнес на высочайшее рассмотрение самой императрице…
— После этого, — сказал Сен–Жермен, — ей ничего не оставалось, как отрубить ему голову.
— Помилуйте! Значит, вы знали эту историю? Волынскому и конфидентам действительно отрубили голову.
— Нет, не знал. Просто это закономерное окончание всех историй такого рода.
— Но почему же, господин граф? Ведь тут преследовался не личный интерес, а государственная польза, благо отечества!
— Благо отечества выглядит совершенно по–разному, когда на него смотрят снизу и когда смотрят сверху… Правитель владеет державой и управляет ею при помощи слуг, которым он хорошо платит за преданность и повиновение… И вдруг кто–то осмеливается критиковать непогрешимое и предлагать реформы. Из этого следует, что у правителя не хватило ума увидеть недостатки и исправить их, а его слуги — подлые лгуны. Если так, глупого правителя надо заменить умным реформатором, разогнать подлых слуг и набрать новых, честных… Конец подобных реформаторов предрешен. У правителей нет другого способа доказать, что они умнее, им остается только уничтожать тех, кто осмеливается давать непрошеные советы»
[28. С. 172—173].
Итак, мудрый реформатор, наивно пытавшийся добиться мудрых, полезных, но не вовремя предложенных реформ.
У Пикуля с его патологической ксенофобией сильнее другая мысль — о погублении Волынского иностранцами. Иностранцы, правда, не евреи, приходится не клеймить сионистов, как в писаниях о более поздних временах; но ведь и немцы, знаете ли, не сахар! Ходют тут и воображают, что шибко грамотные! Шляпы тут понацепили, Остерманы всякие! 50% описаний у Пикуля — это сцены жестокости, пыток, казней, смакование отвратительных деталей. 50% — описание того, как гады иностранцы «грабют» матушку–Русь.
Волынский же у него беседует с Анной Ивановной, уличая её в разных безобразиях и непреклонно стоя против потока монаршей ярости.
«— Гляди на Неву! — возгласила она в ярости.
А там, снегами заметена, чернея фасами, стыла на кровавом небосклоне крепость Петропавловская.
— Видишь, миленькой? — засмеялась Анна.
— Вижу.
— И не страшно тебе?
— Нет.
— Ого! Может, и не знаешь, что это такое? Ответ Волынского был совсем неожиданным.
— Это родовая усыпальница дома Романовых»
[41. С. 451].
Для B.C. Пикуля прах Волынского с его подельщиками — однозначно, без малейшей светотени,
«…прах российских патриотов»
[41. С. 621]
И уж, конечно, ни слова о том, что Волынский прославился таким стяжательством, что Левенвольд советовал Остерману отправить Волынского в Сибирь: иначе он «разворует всю Россию»… В устах временщика Левенвольда это суждение особенно впечатляет.
Несравненно более реалистично описан Волынский у Лажечникова [42. С. 42—48], но и там отсутствуют многие пикантные детали его карьеры, а главная причина падения Волынского объясняется все же происками Бирона и желанием Волынского расправиться с этими гадкими приблудными стяжателями–немцами.