Правда о «золотом веке» Екатерины - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Буровский cтр.№ 103

Приходится признать — в стране за сто лет стало не только куда меньше свободы, но и несравненно менее европейский дух движет людьми одного и того же феодального сословия и даже одного и того же феодального рода.

Впрочем, рассуждения Д.А. Голицына — скорее исключение из правила. Дворянство уверенно уселось на шее у основного населения страны и вовсе не собиралось слезать. Конечно, процесс знаменитой Салтычихи, запоровшей насмерть не менее 157 крепостных девиц, — это эксцесс. Но эксцесс не очень значительный, не очень далеко отходящий от бытовой практики помещичьей усадьбы.

В конце концов, Дарья Николаевна Салтыкова, вдова ротмистра Глеба Салтыкова, совершала свои преступления совсем недалеко от Москвы, а то и непосредственно в самой Москве. Священники, боясь помещицы, давали «липовые» заключения о причинах смерти, чиновники тоже знали если и не всё, но многое. Ведь крепостные Салтыковой не раз обращались в Сыскной приказ с жалобами на страшную помещицу. У многих из них были убиты жены, сестры и дочери; вопрос был — до кого дойдет очередь и когда?! Но проведенное Юстиц–коллегией следствие показало — чиновники в Москве и московская полиция были подкуплены, «задарены» Салтыковой и сразу же закрывали или клали под сукно всякое начатое дело об убийстве её дворовых. И каждый жалобщик рисковал не только оказаться в полной власти Салтыковой, но и самому угодить под суд — ведь пока жаловаться на помещиков крестьянам не запретили, но за «ложный» донос вполне можно было угодить в Сибирь. А какой донос ложный, какой нет, решал подкупленный чиновник. Нескольких доносителей и высекли кнутом, это обстоятельство известно.

Всего содеянного Салтыковой, кстати, не знаем и мы, и скорее всего, не узнаем никогда. 157 девиц — это, как выражаются юристы, число «доказанных эпизодов»; а помимо них наверняка существовали такие, которых не удалось доказать и о которых попросту не стало известно ни следствию, ни современным историкам.

Само дело Дарьи Салтыковой двигалось с очень большим трудом, суд состоялся после длительных проволочек, и это при том, что верховная власть высказала прямую заинтересованность в деле, а Екатерина II называла Салтычиху «уродом рода человеческого», и эти слова даже попали в официальные документы.

Началось расследование в 1762 году и только в 1768 году, через шесть лет, Салтыкову судили и приговорили к смертной казни. Уже на эшафоте Дарье Николаевне объявили о смягчении приговора, о замене смертной казни пожизненным заключением. Состоялась отвратительная сцена: Дарья Салтыкова сидела, прикованная цепью к столбу, обхватив голову руками, — смертной казни она очень боялась. А стоявшие вокруг помоста крестьяне кричали ей что–то в духе:

— Кончились твои дела! Ну, показни нас, показни! — и так далее.

Услышав, что не умрет прямо сейчас, «урод рода человеческого» встрепенулась, встала и, издавая какие–то горловые звуки, повизгивание, сипение, с оскаленным лицом пошла в сторону стоявших у помоста крестьян, протянула к ним растопыренную, как птичья лапа, руку. Зрелище было настолько омерзительное, что бывалых солдат, присутствовавших при нем, тошнило. А крепостные Салтыковой продолжали тешиться: свистели, орали, даже пытались кидать в Салтыкову комками грязи, пока солдаты их не отогнали. Не будем осуждать этих людей, вспомним, что они пережили.

Если о самой Дарье Николаевне, то следует сразу сказать: она ни в чем не призналась, несмотря на самые «железные» улики. Тем более она ни в чём не каялась. Приговор был страшен, наверное, страшнее смертной казни: пожизненное заключение в каменном мешке монастырской тюрьмы, на цепи и без света, в полной темноте. Свечу приносить вместе с едой и уносить, когда преступница поест. Вообще–то Екатерина II не любила свирепых приговоров. Если такой приговор был вынесен, значит, царица и правда была потрясена преступлением.

Салтыкова умерла то ли в 1800, то ли в 1801 году, прожив больше 30 лет после вынесения приговора. Не знаю, стало ли ей известно, что её имя сделалось мрачным символом, но что независимо от этого слово «Салтычиха» стало нарицательным, это факт.

Тем удивительнее, что дело Салтыковой было так трудно вести: множество влиятельных людей пыталось приостановить его, замедлить, затянуть… раз уж никак нельзя его совсем прикрыть. Мало вероятно, чтобы эти «влиятельные лица» отрицали сам факт преступления: слишком явны были улики. И вряд ли так уж многие люди были солидарны с Салтыковой в её психическом отклонении, всё же клинический садист — явление достаточно редкое.

Но дворяне не могли… нет, даже не понимать, скорее чувствовать: осуждая Салтыкову, волей–неволей осуждаешь и систему. Потому что сама причина совершения преступления; причина, по которой Салтыкова могла несколько лет подряд культивировать свою психическую патологию, убивая и калеча людей, коренилась в крепостном праве. В тех крайних, доходящих до абсурда формах крепостного права, которые установились в Российской империи ко времени Елизаветы.

Ведь существует просто невероятное количество примеров невообразимого варварства помещиков, вполне сравнимых с поступками Дарьи Салтыковой.

В конце концов, Салтыкова была мелкой помещицей, без титула и без связей при дворе. Приговор вынесли не столпу тогдашнего общества; так, одной из очень многих. Так же точно в годы правления Петра III мелкую помещицу Зотову, пытавшую крепостных, постригли в монахини, а её имение продали и выдали пострадавшим компенсацию. В 1761 году поручика Нестерова из Воронежа сослали в Нерчинск навечно «за доведение до смерти дворового человека».

Но это редкие примеры, и опять же — помещиков мелких, малоизвестных, без прочных связей при дворе.

Вот Александр Сергеевич Шеншин, личность исключительно известная, комендант Петропавловской крепости. Есть легенда, что, встречая Шеншина, Потемкин спрашивал у него всякий раз:

— Ну, каково кнутобойничаешь?

— Да помаленьку, ваше сиятельство, — отвечал Шеншин с добродушной улыбкой.

Так вот, Шеншин и у себя в имении не в силах был расстаться с любимым делом: содержал целый подвал, оборудованный под камеру пыток, и целый штат крепостных палачей, с которыми нередко развлекался, пытая других своих крепостных.

Не менее важным «столпом» петербургского общества был и Струйский, создавший в своем поместье собственную типографию и издававший роскошные книги своих собственных стихов. Стихи чудовищно бездарные, но это нимало не мешало Екатерине II хвастаться иностранцам: вот, мол, что у нас издается в такой глуши!

Правда, кроме типографии, в имении Струйского была прекрасно оборудованная пыточная, образованный граф много читал об инквизиции, и кузнецы по его чертежам воспроизвели практически весь арсенал времен «охоты за ведьмами». Виновных в чем бы то ни было, пусть в самой малой малости, судил трибунал во главе со Струйским, причем барин выступал в багровой мантии и с жезлом Великого Инквизитора и во время «процесса» время от времени зловеще хохотал.

Приговор же был прост и стандартен: «запытать до смерти». Опытные, знающие свое дело палачи принимались за дело, и сколько мужиков и баб испустило дух в пыточной Струйского, неизвестно. Во всяком случае, нет уверенности, что Дарья Салтыкова превзошла Струйского по числу убитых им людей. Очень может быть, как раз Струйский её перещеголял.