Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 13

Наиболее активные представители этого дворянства в гвардии по привычке предпочитали действие словам. Нужен был «котел янычаров».

К примеру, Вильгельм Кюхельбекер на следствии утверждал, что главной причиной, заставившей его принять участие в тайном обществе, была скорбь его об обнаружившейся в народе порче нравов как следствие угнетения. «Взирая на блистательные качества, которыми Бог одарил русский народ, единственный на свете по славе и могуществу, по сильному и мощному языку, которому нет подобного в Европе, по радушию, мягкосердечию, я скорбел душой, что все это задавлено, вянет и, быть может, скоро падет, не принесши никакого плода в мире».

Как писал по этому поводу историк Василий Ключевский, «это важная перемена, совершившаяся в том поколении, которое сменило екатерининских вольнодумцев; веселая космополитическая сантиментальность отцов превратилась теперь в детях в патриотическую скорбь. Отцы были русскими, которым страстно хотелось стать французами; сыновья были по воспитанию французы, которым страстно хотелось стать русскими». Дети двух-трех «непоротых поколений» желали завоевать для себя место под державным солнцем.

Вечевым колоколом для Александра в октябре 1820 года прогудела так называемая «Семеновская история», когда взбунтовался один из лучших гвардейских полков русской армии – любимый Петром Великим лейб-гвардии Семеновский полк. Возмутившись притеснениями со стороны ставленника Аракчеева полковника Григория Шварца, нижние чины роты его величества отказались идти в караул и организовали стихийный митинг на плацу. Когда всю бунтующую роту в полном составе отвели в Петропавловскую крепость, возмутился уже весь полк, потребовавший либо освобождения товарищей, либо ареста всех остальных. Генерал-губернатор Михаил Милорадович (император в это время был на конгрессе в австрийском Троппау) предпочел от греха подальше украсить петропавловские казематы всеми семеновцами. Скандал вышел первоклассный, похлеще истории с Константином – краса и гордость империи, спасители самого Петра, яко тати, рассажены в кутузку.

Александру бы сделать правильные выводы, задуматься, что в гвардии что-то не в порядке, что-то менять надо срочно, ибо, как известно, на штыках можно прийти к власти, но на них трудно усидеть. Император сделал наоборот – еще туже законтрил гайки. Полк был расформирован, офицеры во главе с самим Шварцем и нижние чины преданы суду.

Гвардия отозвалась на это распадом благонамеренного Союза благоденствия и основанием на его руинах радикальных Северного и Южного обществ, считавших себя радетелями за страдания народа.

Столичные «северяне» приняли для себя как руководство к действию проект «Конституции» Никиты Муравьева. Ее автор 16-летним пацаном убежал из дома защищать родину от Наполеона, прошел всю войну, участвовал в Битве народов под Лейпцигом в 1813 году, дослужился до офицера Генерального штаба. Муравьев предлагал ввести в России конституционную монархию, что позволит создать представительные органы в виде двухпалатного Народного вече, отменить крепостное право, наделив крестьян землей. Правда, гвардейские офицеры были настолько «страшно далеки от народа», что собирались наделить мужиков из расчета по две десятины на душу, хотя для прокорма крестьянской семье необходимо было как минимум по четыре десятины (в свое время Павел I собирался наделять их по 15 десятин).

С ними категорически был не согласен южный «ястреб» полковник Вятского полка Павел Пестель. Герой Отечественной войны, награжденный золотой шпагой за Бородино, он из масонов перекочевал в радикалы, составив собственную программу действий, именуемую «Русской Правдой». По ней в России предлагалось ввести республиканское правление во главе с Верховным собором, освободить крестьян, но без земли, ибо те не имеют ни капитала, ни просвещения для ее правильной обработки – оставить кормилицу надлежало в общинной собственности и половину в собственности помещиков. Однако делать это полковник намеревался не глупым «конституцованием», а решительным ударом. Пестель прекрасно помнил наставления старого заговорщика, графа Петра Палена (убийца Павла). Тот ему как-то сказал: «Слушайте, молодой человек! Если вы хотите что-нибудь сделать путем тайного общества, то это глупость. Потому что если вас двенадцать, то двенадцатый неизменно будет предателем! У меня есть опыт, и я знаю свет и людей». Поэтому Пестель предлагал не разводить конституционные слюни, а решать вопрос кардинально – ни много ни мало физически истребить всю царскую семью, без исключения. Во благо Отечества, само собой.

«Северные» были в шоке от такого левачества и поспешили откреститься от Пестеля с его душегубской программой. Кондратий Рылеев потом вспоминал: «Я виделся с Пестелем один раз… Заметив в нем хитрого честолюбца, я уже более не хотел с ним видеться… Пестель – человек опасный для России и для видов общества».

Однако на юге, в Киеве, он приобрел себе массу сторонников. Особенно среди поляков, которым он намекнул на возможность отделения от России. Хотя в тайных обществах, напротив, полагали, что поляки, как братские славяне, сами должны желать воссоединения с Большим Братом. Наивные романтики.

Хотя далеко не все. Скажем, штабс-капитан лейб-гвардии драгунского полка Александр Бестужев (будущий прекрасный писатель под псевдонимом Марлинский) честно потом заявлял на следствии о своем желании поставить императором Константина: «Я с малолетства люблю великого князя Константина Павловича. Служив в его полку и надеялся у него выйти, что называется, в люди… одним словом, я надеялся при нем выбиться на путь, который труден бы мне был без знатной породы и богатства при другом государе». То есть парень банально делал себе карьеру посредством заговора.

Или капитан Нижегородского драгунского полка Александр Якубович, известный дуэлянт и буян, по выражению Николая I, «изверг во всех смыслах слова», выгнанный из лейб-гвардии Уланского полка за поединки на Кавказ, участвовавший там в многочисленных стычках с горцами и получивший контузию головы. Позер и фигляр, прибыл в столицу, распуская о себе слухи как о «решительном человеке», готовом на цареубийство из-за «нанесенной ему обиды» Александром I. Естественно, что молодежь восторженно принимала «кавказского героя», видя в нем записного предводителя.

В нужный момент вся его «решительность» испарилась, сменившись на открытый саботаж восстания, и декабристы вполне серьезно подозревали его в предательстве.

В любом случае и «северные», и «южные» полагали, что миром решить ничего не получится. В любом случае реализация их планов требовала решительных действий «янычаров» – выступления одного или нескольких гвардейских полков. То есть вооруженного мятежа. Как это и положено было делать последние сто лет.

Причем о деятельности инсургентов докладывали императору. Сначала проворовавшийся квартирмейстер Вятского полка капитан Аркадий Майборода, затем вольноопределяющийся унтер-офицер Нежинского конно-егерского полка Иван Шервуд, наконец, подпоручик лейб-гвардии Егерского полка Яков Ростовцев спешили с донесениями к государю о деятельности заговорщиков. Но тот игнорировал – ему уже было все равно. Вроде бы даже он со словами «Не мне их судить» бросил в огонь поданный ему список с фамилиями заговорщиков. Фатализм Александра достиг своего апогея.