Император Николай I и его эпоха. Донкихот самодержавия - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кисин cтр.№ 10

Ему говорили, что надо максимально использовать результаты победы над Наполеоном. Прихлебатели тут же начали величать Александра «императором Европы» – он продемонстрировал потрясшую тех же прихлебателей мягкость, отказавшись практически от всех дивидендов от победы.

Ему говорили о необходимости перевооружения армии, век пара наступал – он вообще игнорировал намеки, сосредоточившись на плац-парадах.

Ему не советовали давать послабления ненавидящим Россию полякам, воевавшим на стороне Наполеона, – он в 1815 году даровал Польше Конституцию, гарантирующую неприкосновенность личности, свободу печати, независимость суда, признание польского языка официальным в сфере суда и администрации в обмен на «неразрывную связь с Россией». Он явно не консультировался при этом с няней своего младшего брата, через 15 лет поляки продемонстрировали Николаю эту «неразрывную связь».

Ему говорили об экономии расходов – он ради экономии, по совету графа Алексея Аракчеева, ввел военные поселения для 500 тысяч крестьян, где рекрутов наделяли землей и разрешали проживание семьями для организации самим «подножного корма». Однако эта сторона частной жизни настолько была строго зарегламентирована, что в поле шли строем, пахали в мундирах, обедали по расписанию. За возжигание лучины после десяти вечера баб секли, пацанва запихивалась в короткие мундиры. Полы мылись до такого блеска, что для того, чтобы выйти до ветру, мужик, опасаясь их запачкать (наказание – десять шпицрутенов), должен был с печки прыгнуть на стол, а оттуда через окно на улицу. Когда император проезжал по деревням, мужики толпами валились в ноги, умоляя отменить постылые поселения. Ни в какую.

Ему говорили о необходимости укрепления позиций православия – он делал прокурорами Святейшего синода вообще неверующего Александра Яковлева, католика князя Александра Голицына и вольнодумца князя Петра Мещерского.

Ему говорили о засилье немцев в органах власти, генерал Алексей Ермолов даже просил сделать его «немцем» вместо вручения награды, но Александр, напротив, под предлогом «борьбы с коррупцией» наводнил правительственные учреждения тевтонами, чем только вызвал бешеное сопротивление любым его начинаниям со стороны «старых русских».

От него ждали поддержки революции в Греции (Екатерина II в свое время настояла на том, чтобы первенца Павла назвали именно Александром, в честь македонского царя, надеясь, что именно он станет во главе возрожденной Греции). В Одессе вовсю бушевали греки из общества «Филики Этерия», требуя вмешательства России. Министр иностранных дел империи грек Иоанн Каподистрия пытливо заглядывал в глаза Александру, не пора ли двинуть флот в Эгейское море, как некогда бабушка делала, плевав на то, что там кто подумает в каком-то лондонском Сити. Ни в какую – негоже, мол, грекам бунтовать против своего законного государя – турецкого султана.

Его предупреждали: в армии зреет заговор, созданы тайные общества в самой гвардии, замешаны члены высшей аристократии. Хитрый «византиец», как называл его Наполеон, лишь отмахивался – балуются ребятишки, фрондируют.

«Когда я подумаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря; от этого устаю», – признавался Александр в частном разговоре. По существу, он перестал вообще заниматься делами государства, отдав его в верные руки «без лести преданного» Аракчеева. Филипп Вигель писал, что «он был подернут каким-то нравственным туманом» и напоминал помещика, который, наскучив сам управлять, сдал все на руки строгого управителя и успокоился на уверенности, что в таких руках крестьяне не избалуются.

Австрийский канцлер Меттерних замечал: «Переходя от культа к культу, от одной религии к другой, он все расшатал, но ничего не построил. Все в нем было поверхностно, ничто не затрагивало его глубоко».

Декабрист Дмитрий Завалишин утверждал, что Александр «…терпеть не мог популярных людей, желая один быть исключительно популярным, не любил и никакой репутации, независимой от его благоволения».

Историк Василий Ключевский пояснял: «Самое ограничение произвола у него выходило произволом же. Это был носитель самодержавия, себя стыдившегося, но от себя не отрекающегося». Эдакий «голубой воришка» Альхен на троне.

Был ли он фаталистом, мучался ли, как утверждают некоторые исследователи, угрызениями совести за соучастие в убийстве отца, жил ли по принципу «будь что будет», желал ли серьезно отречься от престола, трудно сказать. Однако апатия последних лет жизни императора была налицо.

Возможно, главным, что сводило его с ума, было то, что у одного из самых ярких мужчин эпохи не было наследника мужского пола. Империю оставить ему было не на кого.

Согласно указу Павла I о престолонаследии 1797 года, отменявшему петровское назначение императором кого угодно, в случае бездетности царя устанавливалось четкое определение будущего главы России – только по мужской линии и только следующему по старшинству брату. То есть Константину. Однако тот категорически отказывался от столь великой чести. Он просто маниакально был уверен, что его «задушат, как отца задушили», панически боялся Петербурга, куда его было калачом не заманить, и все время проводил в Варшаве императорским наместником в царстве Польском.

Следует заметить, что не из скромности тот прятался в разорванной Речи Посполитой. В свое время в столице он запятнал себя гнусной историей, о которой знал весь высший свет. Летом 1803 года пленившийся красотою жены придворного ювелира Елизаветы Араужо, цесаревич попытался добиться от нее взаимности. Но получил отказ. Между нами говоря, мадам Араужо не была столь уж Пенелопой – в ее любовниках значился приятель и собутыльник цесаревича генерал-лейтенант Карл Боур, имевший репутацию своеобразного «министра наслаждений» для повесы-наследника. Но вот ему-то она изменять, пусть даже и с наследником престола, не захотела.

Отличавшийся буйным нравом (весь в отца), Константин решил отомстить как истинный монарх. Послал к дому ювелира карету, которая якобы должна была отвезти мадам Араужо к больной тете. Но повезла ее в Мраморный дворец на Адмиралтейском острове, где ее ждала дюжина конногвардейцев (Константин был шефом полка). Что там с ней сделали, можно только догадываться, но, выбросив ее потом под домом, анонимная карета тут же уехала, а истерзанная ювелирша скончалась в тот же день. Разразился грандиозный скандал, вмешался лично император, создал комиссию во главе с графом Татищевым. Комиссия профессионально разобралась в деле, объявив, что ювелирша скончалась «апоплексическим ударом» без малейших следов насилия. Что такое «апоплексический удар» в Петербурге, знала уже вся Европа.

Генерал Боур, которого назначили главным виновником, был выдворен со службы (после Аустерлица в 1805 году принят обратно), а цесаревичу все сошло с рук. Но в обществе после этого он получил стойкое прозвище «покровитель разврата». Безутешному рогоносцу сунули изрядную пачку ассигнаций, чтобы тот смог утешиться где-нибудь в Берлине или Риме, и он быстро забыл про «высочайший» скандал.

Припомнили цесаревичу и не менее гнусную историю с его супругой, великой княгиней Анной Федоровной, урожденной принцессой Саксен-Кобургской, случившуюся годом ранее, сразу после убийства императора Павла. Александр Тургенев писал, что ушедший в пьяный разгул Константин с головой ушел в роман с фрейлиной княжной Жанетой Святополк-Четвертинской и вознамерился избавиться от своей беременной супруги. Уговорил другого своего собутыльника, кавалергардского штаб-ротмистра Ивана Линева, заявить, что тот якобы состоит в связи с цесаревной. Естественно, дело тут же дошло до Марии Федоровны, которая, поверив сыну, прогнала с глаз долой несчастную великую княгиню.