Покончив со всем этим, он сел и задумался, что же с ним сотворили, раз он получает удовольствие от столь жестокого поступка, достойного, разве что, ревнивой женщины.
Может быть, из всех горьких чаш, которые суждено нам испить в этом печальном мире, нет более горькой, чем та, из которой Артуру выпало пить теперь. Начнем с того, что удар этот был получен им в юности — в том возрасте, когда мы любим, ненавидим, или совершаем любые поступки с таким пылом и безоглядной самоотверженностью, которые никогда более не будут нам свойственны во всю последующую жизнь.
Именно в юности сердце пускает свои самые нежные и вместе с тем самые крепкие побеги, и если их раздавить, то все растение страдает, а иногда и истекает кровью. Артур сосредоточил всю свою жизнь на этой женщине, до некоторой степени сам не осознавая этого, пока не потерял ее — и нисколько не преувеличивал, говоря Анжеле, что она убила его сердце и иссушила все лучшее в нем. Она сделала больше, она нанесла ему самую жестокую рану, какую только может нанести женщина мужчине. Она поколебала его веру в женский пол вообще.
Сидя в одиночестве, он чувствовал, что теперь, потеряв Анжелу, он никогда не сможет стать тем человеком, каким был бы с ней рядом. Ее жестокое предательство разбило вдребезги цветные витражи, сквозь которые юноша обычно смотрит на мир, и теперь Артур видел мир таким, каков он есть: мрачным, суровым, полным грубой реальности. Он еще не знал, что время всегда смягчает самые острые грани и милосердно набрасывает пелену на безжалостную наготу жизни. Артур, в общем-то, был человек великодушный и не тщеславный, и если бы он думал, что Анжела разлюбила его и полюбила другого, пусть даже этого человека, он нашел бы в себе силы простить ее и даже посочувствовать ей; но сейчас он не мог и помыслить об этом. Что-то подсказывало ему, что это не так. Она вступила в постыдный брак без любви и, чтобы достичь целей, совершенно чуждых всякой любви, воздвигла между собой и Артуром барьер, который не имел права на существование, но, однако, ничем и никогда не мог быть устранен в этом мире.
Несчастья сыплются на нас со всех сторон, но до тех пор, пока они приходят с небес, мы еще можем переносить их, ибо они неподвластны нашей собственной воле и должны быть приняты безропотно, как принимаем мы бурю или молнию. Однако беды, происходящие от нашей собственной глупости и слабости — или от тех, с кем наша жизнь тесно переплетена, действительно сокрушают нас. Теперь Артур достаточно знал мир, чтобы понимать: нет глупости, равной глупости той женщины, которая по собственной воле, по-настоящему любя единственного мужчину, за которого она могла бы выйти замуж, если б только захотела, сознательно отдается другому. Это не только глупость, это преступление, и, как большинство преступлений в этой жизни — непоправимая ошибка.
Задолго до того, как Артур вернулся в Лондон, первое нездоровое возбуждение, которое всегда следует за большим несчастьем и которое, быть может, сравнимо лишь с тем возбуждением, которое на некоторое время приглушает позорное чувство поражения для военного человека, испарилось; он начал осознавать сокрушительный ужас обрушившегося на него удара и боялся, как бы он не свел его с ума. Артур оглядел свой ограниченный горизонт в поисках соломинки утешения, за которую можно было бы ухватиться… и не нашел ничего, кроме ужасных мыслей и тошнотворных видений.
И вдруг, как раз в тот момент, когда он погружался в пучину отчаяния, в хаотической тьме вспыхнуло воспоминание о Милдред Карр. Воистину, она говорила пророческие слова. Его идол был полностью повержен и раздавлен в пыль рукой, более сильной, чем его собственная. Он отправится к Милдред, доверит ей свое страдание; возможно, она найдет способ утешить его.
Добравшись до Лондона, он взял извозчика и отправился искать комнаты внаем; ему не хотелось возвращаться туда, откуда он уезжал всего лишь сутки назад. Тогда жизнерадостный хозяин помогал ему упаковать свадебное платье Анжелы и восхищался свадебным подарком… Артур чувствовал, что больше не может смотреть этому доброму человеку в глаза. Комнату он нашел на Дьюк-стрит, в Сент-Джеймс, и оставил там все свои вещи. Оттуда он поехал на Фенчерч-стрит и взял билет до Мадейры. Клерк, тот самый, что дал ему билет около года назад, прекрасно его помнил и спросил, как они поладили с миссис Карр. Однако, взяв билет в руки, Артур с отвращением обнаружил, что пароход отходит только через пять дней. Он посмотрел на часы — всего лишь половина второго.
Он с трудом мог поверить, что все произошло сегодня утром, всего семь часов назад. Ему казалось, что он стоял лицом к лицу с Анжелой много лет назад, в тысячах миль отсюда, на каком-то пустынном берегу, лежащем по другую сторону мертвого океана боли. А ведь прошло всего семь часов! Если часы тянутся так медленно — как же прожить дни, месяцы и годы?
Что ему вообще теперь делать с собой? В его положении постоянная деятельность была так же необходима, как воздух, он должен был делать хоть что-нибудь, чтобы притупить остроту своего страдания, иначе меч безумия, висевший над ним на такой тонкой нити, упадет и поразит его. Внезапно он вспомнил об одном человеке, которого немного знал по Кембриджу, о человеке богатом и с дурной репутацией. Этот человек, по его мнению, был вполне в состоянии помочь ему прожить оставшееся до отхода парохода время. Адрес он знал — и поехал прямо туда…
Четыре дня спустя в кабинет мистера Борли вошел человек, выглядевший преждевременно постаревшим — съежившийся, дрожащий, с тусклым от пьянства взглядом. Почтенный мистер Борли смотрел на посетителя — и не верил своим глазам.
— Боже мой, — сказал он, наконец, — неужели передо мной Артур Хейгем?
— Да, это я, — произнес хриплый голос. — Я пришел за деньгами. У меня ничего не осталось, а завтра я уезжаю на Мадейру.
— Мой дорогой мальчик, что с вами случилось? Вы выглядите так… странно. Я ожидал увидеть объявление о вашей свадьбе в газете — ведь всего несколько дней назад вы уехали, чтобы пожениться…
— Несколько дней? Вы, верно, хотели сказать — несколько лет. Меня бросили, вот и все, не о чем говорить… то есть, я предпочел бы не говорить об этом, если вы не возражаете. Я как кляча с израненным хребтом, мне сейчас не нравится даже смотреть на седло… — и бедный Артур, умственно и физически совершенно истощенный, опустил голову на руки и судорожно сглотнул.
Старый адвокат с первого взгляда оценил ситуацию.
«Сильный удар, — сказал он себе, — закончившийся взрывом».
Вслух же он произнес:
— Ну-ну, такое случалось со многими людьми, вы, может быть, и не поверите, но однажды это случилось и со мной, а я выгляжу не так уж плохо, не так ли? Но мы не станем об этом говорить. Чем меньше говорят о плохом деле, тем лучше, таков мой принцип. Итак, вы снова отправляетесь за границу. У вас есть друзья на Мадейре?
Артур кивнул.
— И вы хотите взять еще денег. Дайте-ка подумать… я послал вам двести фунтов на прошлой неделе.
— Это было для свадебного путешествия. Я их потратил. Можете сами догадаться, как именно. Милый контраст, не правда ли? Порождает нравственные терзания.