Дела человеческие - читать онлайн книгу. Автор: Карин Тюиль cтр.№ 10

С тех пор как Клер заболела, она каждый год проходила контрольное обследование – делала анализ крови, рентген, УЗИ, – и всегда это был крайне напряженный момент, вынуждавший ее прибегать к транквилизаторам; химические снадобья помогали ей отчасти усмирить страх перед до той минутой, когда она протягивала руку и медсестра брала у нее кровь, или когда, пропустив все положенные сроки, она наконец решалась войти в кабинет врача и сделать маммографию. Почти каждый день Клер боролась с приступами паники, возникавшими всякий раз, как ее посещала мысль о возможном рецидиве. Когда у нее обнаружили рак, ей было тридцать восемь. Ее прооперировали – удалили комок опухоли, предварительно определив его злокачественную природу, и вместе с ней сегмент груди, – потом, спустя несколько месяцев, прооперировали второй раз, чтобы восстановить вырезанную часть. Она прошла радио- и химиотерапию. На протяжении всего курса лечения она всегда держала при себе книгу Сьюзен Сонтаг «Болезнь как метафора», которую знаменитая американка написала после того, как перенесла рак груди: «Болезнь – сумеречная сторона жизни, тягостное гражданство. Каждый из родившихся имеет два паспорта – в царстве здоровых и царстве больных. Пусть мы и предпочитаем использовать первый, но рано или поздно каждый из нас, хоть на недолгий срок, вынужден причислить себя к гражданам этой другой страны» ^[11]. Клер перечитала эссе сразу после того, как сообщила Жану, что сходила на обследование, пересилив навязчивый, иррациональный страх перед болезнью. Всякий раз, как она об этом заговаривала, он резко менял тему, как будто одно лишь упоминание о раке могло оказать воздействие на его тело – тело здорового человека, – нанести ему ущерб. Адаму она сказала, что идет на необходимый медицинский осмотр, не уточняя какой: она пока находилась в той фазе любовного гипноза, когда запрещено марать чистую страсть печальными рассуждениями. Не успела она переступить порог клиники, как он отправил ей два сообщения, где напоминал, что думает о ней и любит ее.

Клер опоздала к назначенному часу и с преувеличенным раскаянием извинилась перед секретаршей, поскольку здесь соотношение сил менялось не в ее пользу: она чувствовала себя зависимой, переставала быть раскрепощенной, свободной, уверенной в себе женщиной и превращалась в пациентку – безвольную, испуганную, покорно ожидающую экзекуции. Она села в приемной, полистала журнал. Темноволосая женщина лет пятидесяти назвала ее имя и велела следовать за ней. Клер плотно прикрыла за собой дверь в маленькую комнатку, сняла свитер, потом лифчик: у нее было крепкое тело, сформированное ежедневными тренировками, которые она не пропускала ради удовольствия слышать от Адама, когда он видел ее обнаженной: «Ты такая красивая, ты так возбуждаешь меня», – потом вошла в рентгеновский кабинет. Положила на холодную металлическую подставку свою грудь, словно труп зверька, с которого заживо содрали шкуру. Рентгенолог плотно прижала Клер к аппарату: «Будет немного больно, нужно сдавить». Клер стало очень больно. Словно расплющили не только грудь, а все ее существо; никогда она так остро не осознавала свою уязвимость, как во время этих медицинских осмотров, когда ощущала себя во власти незнакомых людей, слепого случая. Рентгенолог вышла, чтобы сделать снимок. Клер услышала: «Не дышите!» – задержала дыхание и стала считать до десяти. «Дышите!» Женщина вошла, поправила в аппарате грудь Клер и попросила поднять руку. Мышцу Клер пронзила судорога. «Вдохните спокойно, вы слишком напряжены. Прямо как деревяшка. Мне нужно, чтобы вы расслабились», – приказала она, разминая руку Клер, умиравшей от страха. Страха перед неотвратимой жестокостью – ее никак не миновать, не усмирить, не улестить. Этот страх сметает все внутри, оставляя после себя пустыню, преддверие небытия. Она промолчит, стоически перенесет все неприятные ощущения. Исследование продолжалось несколько минут, потом Клер оделась и вернулась в приемную. Секретарь сказала, что врач скоро примет ее и сообщит результаты.

Она ждала больше двадцати минут, время от времени обмениваясь сообщениями с Адамом. Потом встала и спросила у секретарши: «Так долго – это значит, что все плохо?» Секретарша ответила, что нужно немного потерпеть, и настоятельно попросила вернуться на место. Клер была в смятении, и так повторялось каждый раз. К ней вышел врач, мужчина лет пятидесяти с роскошной седеющей шевелюрой, обладатель пятизвездочного рейтинга в Google, и знаком пригласил следовать за ним. Она вошла в маленькую комнатку, снова сняла свитер и бюстгальтер и легла на стол. Врач смазал ее груди прозрачной вязкой жидкостью, заскользил по ним головкой датчика и, не отрываясь от экрана, поинтересовался, пишет ли она сейчас. Она отвечала уклончиво, чувствуя, как каждый ее мускул сжимается от тревоги: да, она приступила к новому эссе. «Предыдущая ваша книга мне очень понравилась», – заметил доктор. Она беззвучно поблагодарила его. Едва сдержалась, чтобы не расплакаться.

– Слышал вас вчера по радио, когда говорили об изнасилованиях в Кёльне. Вы правы, нельзя мириться с тем, чтобы люди, приезжающие в нашу страну, навязывали нам свою культуру и свою религию, унижающую женщин. Эти типы, которые насилуют европейских женщин и считают это нормой, – просто мерзкие скоты. Вытворяют что хотят, оставаясь безнаказанными, а все их стараются оправдать, чтобы не быть обвиненными в расизме.

– Я такого не говорила, вы неправильно меня поняли. Я дала интервью, завтра оно появится в газете.

Ее ответ прозвучал довольно сухо. Публикация интервью вызывала у нее опасения. Ее реплики могли исказить, обкорнать, неверно истолковать; она боялась, что статья может оказать нежелательное воздействие на общественное мнение. Она не отводила взгляда от экрана, воображая, будто сумеет высмотреть опухоль в светившейся на нем белесоватой массе. Врач то и дело прижимал датчик к коже вокруг сосков, потом долго, целую вечность водил им по груди, прежде чем объявить ей, что все в норме. Она наконец смогла вздохнуть. Поблагодарила его, вышла из кабинета и включила телефон: от Адама пришло несколько сообщений, он спрашивал, как у нее дела. Пришло и две эсэмэски от Жана:

Она хотела было написать: «Да пошел ты!» Но документы о разводе пока не были оформлены, и она написала:

Всякий раз, когда Жан Фарель входил в здание телевизионного комплекса, грандиозное сооружение из стекла, возвышавшееся над Парижем, он чувствовал, как внутри у него возникает некое излучение, и не то чтобы само это место вызывало у него эйфорию – скорее знаки уважения, коими он мог наслаждаться, едва преодолев рамки безопасности: всеобщая почтительность с явным оттенком раболепства напоминала о его значимости. Да, он обладал властью и вот уже столько лет пользовался ею, как мог. Он постепенно установил некое равновесие, соблюдая два правила: «Все контролировать, ничего не пускать на самотек», и при этом заявлял публично: «Я никогда не пытался управлять своей жизнью, моя карьера – дело случая».