– Семьдесят человек. Но у них только двадцать три ружья. И мало пороха и пуль. У остальных – в лучшем случае луки.
– С ружьями я вам вряд ли смогу помочь, а вот с порохом и свинцом – да.
Вождь прижал правую руку к сердцу. Я продолжил:
– А не лучше будет, если ваши женщины и дети уйдут на север, пока все не успокоилось? К форту Калгари, например?
– По дороге к форту находятся земли племени кайнай. Они нас не любят, а мы – их. Вас они не тронут, побоятся. А вот наших женщин, детей и стариков они щадить не будут. Слишком много крови между нами.
– А что, если вся ваша деревня отправится в форт Калгари? Вместе с воинами?
– Нет, бледнолицый, мы не трусы. Лучше уж мы умрем здесь, на своей земле.
– Но у вас не будет ни единого шанса на успех. У них же целый полк, и они хорошо вооружены. Именно этот полк и разбил недавно вождя по имени Тупой Нож.
– Ты меня услышал, бледнолицый. – Маленький Бизон поднялся с земли, показывая, что наш разговор окончен. – Если ты привезешь мне то, что обещал, то мы сможем уйти в Страну вечной охоты, убив перед этим хоть сколько-то этих головорезов.
Я уехал из селения пейганов в скверном настроении. Как ни возмущался сержант Джонсон, наш каптенармус, я послал индейцам то, что они просили, – того, что у нас оставалось, нам хватит надолго, а от краснокожих я подвоха не ждал, все-таки мы для них, как они сами признались, меньшее зло.
Следующие несколько дней мои люди несли дежурство по усиленному варианту. Спали по четыре часа в сутки; двое всегда дежурили в двух милях к северу, чтобы после начала перестрелки срочно отправиться в форт Калгари. Оставшиеся занимали наспех оборудованные наблюдательные пункты.
Увы, именно в этих местах ландшафт был равнинным и практически безлесным, хотя чуть западнее виднелись Скалистые горы. Да, если уходить, то, наверное, туда – все-таки там будет проще спрятаться от врага…
Но прошло три дня, потом неделя, а янки так и не начинали боевых действий. А потом вернулись мои ребята из форта Калгари, и оказалось, что земля Руперта перешла к Югороссии, что бояться нападения уже не стоит и что в ближайшем будущем нас отзовут. Но пока нам предписывалось оставаться в этом Богом забытом месте.
А сегодня утром, когда я только-только улегся после дежурства, которое я нес наравне со своими людьми, прискакал один из разведчиков и закричал:
– Лейтенант, янки перешли в наступление!
Я отправил одного из моих людей к гонцам, ожидавшим в полной боевой готовности моего приказа. Им следовало немедленно отправиться в Калгари. Троих я отправил в разведку, а остальные четырнадцать человек под моим командованием отправились к пейганам – я не привык бросать слова на ветер. Но не успел я подъехать к индейскому селению, как увидел скачущего во весь опор одного из моих разведчиков:
– Лейтенант, мы поймали лазутчика! Он прятался в высокой траве!
Янки, одетый в порванный во время борьбы синий кавалерийский мундир и с окровавленным лицом, не стал запираться.
– Нам отдали приказ захватить ваш форт и уничтожить индейскую деревню, – сплевывая на землю сгустки крови, произнес он.
– Кто именно отдал это приказ? – поинтересовался я.
Лазутчик замялся, потом взглянул на моих молодцов и нехотя произнес:
– Полковник Мак-Кензи, сэр. Вчера вечером он объявил нам, что приказ уничтожить ваш форт он получил от вице-президента Хоара.
– Какого такого Хоара? – удивился я. – Ведь президент вашей страны – Хейс. А вице-президент вроде Уэйлер. Или Уилер?
– Хейса застрелили южане, – ответил лазутчик, – а президентом стал Уилер. Хоара же назначили вице-президентом. Он же фактически и ворочает всеми делами в Вашингтоне.
Я выругался про себя (слыхал я про этого Хоара, тот еще койот блохастый), а потом спросил:
– И что вы собирались делать после захвата нашего форта?
– Не знаю, – пожал плечами лазутчик. – Полковник Мак-Кензи более ничего нам не сообщил.
Пришлось отправить еще двух моих людей в форт Калгари – информация, полученная от пленного, имела немалую цену. Впрочем, те, кому надо, давно уже все знают. А сами мы заняли позиции вдоль небольшой речушки, у северного берега которой и стояло индейское поселение.
Все, что потом произошло, было до обидного просто. Янки подогнали артиллерию и стали методично расстреливали и само селение, и нас. Пришлось отдавать приказ об атаке, но нас попросту расстреляли из картечниц Гатлинга…
Почти у всех нас были допотопные дульнозарядные ружья Энфилда образца 1853 года, и только у меня и у сержанта Джонсона имелись относительно современные винтовки Снайдер-Энфилда. Мы успели дать то ли два, то ли три залпа, после чего что-то ударило меня по голове, и я потерял сознание. Последней моей мыслью было, что за нас обязательно отомстят. Югороссы никому не прощают обид, особенно вторжений на ту территорию, которую они считают своей.
10 августа (29 июля) 1878 года. Мобил, Алабама
Лорета Ханета Веласкес, она же Мария Пилар де Куэльяр и Сото
Разбудил меня грохот копыт по булыжной мостовой. Когда я приоткрыла ставни, я увидела, как белая кавалерия сменилась цветной пехотой в синей униформе, бодро чеканящей шаг по брусчатке улицы Дофина под командованием белых офицеров. Вели они себя прилично, но у меня было подозрение, что это лишь пока. Я оценила их численность где-то в батальон.
Замыкающими промаршировали белые, две роты. Сколько янки прошло до того, как я проснулась и подошла к окну, бог весть, но несколько сотен пехотинцев и, вероятно, не менее эскадрона кавалерии – немалая сила для такого городка, как Мобил. Тем более что вооруженного сопротивления здесь не было. Пока не было, вкралась ко мне в голову мысль…
Но обо всем по порядку. После того как мы сошли с парохода, я попросила у извозчика отвезти нас в какую-нибудь гостиницу. Тот посмотрел на меня и покачал головой:
– Мадам, все гостиницы забиты. Вокруг города то и дело нападают на поместья и поселки, и те, у кого были деньги, перебрались сюда. Цены, конечно, взлетели до небес, но мест как не было, так и нет.
– Давайте все же попробуем…
– Если денег не жалко. Я беру по полдоллара в час. Доллар вперед, за два часа.
– Это грабеж!
– Увы, теперь здесь такие цены. Другие берут и по целому доллару в час. Так что, поедем?
– Поедем, – кивнула я с мрачным видом, и мы объехали четыре гостиницы. Везде нам лишь виновато улыбались – мест уже неделю как нет.
Мы ехали к пятой, когда я увидела неброско, но со вкусом одетую женщину, в чьем несколько заплывшем лице угадывалась моя школьная подруга Аннетт Прюдомм.
– Остановите на секунду, – попросила я, сошла с экипажа и подошла к фланирующей женщине.