Влюбленный пленник - читать онлайн книгу. Автор: Жан Жене cтр.№ 100

Говорить о палестинском сопротивлении, как об игре или празднике, вовсе не значит относиться к нему легкомысленно. Палестинцам отказано в их домах, в земле, в паспортах, в нации, во всем! Но смех и блеск глаз?

Неужели это последнее замечание правдиво или хотя бы правдоподобно: «пусть молодые фидаины докажут, что у них есть чувство юмора, когда они развинчивают Запад на куски»?

Куклы-марионетки, которые дергаются на ниточках или повинуются пальцам кукольника под шелковыми одеяниями, вероятно, единственные, кому удается этот спектакль: сумеречный, гнетущий, мрачный. Название спектакля звучит как предостережение: Театр теней. Именно эти персонажи и призывают смерть, эти картонные, деревянные персонажи, немые тряпичные куколки-принцессы или куколки-феи, надетые на десять пальцев, марионетки шевелятся и жестикулируют, скрывая в себе пальцы из плоти и крови, увенчанные не наперстком-капюшоном, а другим нарядом, они призывают смерть и самих мертвых, целую империю мертвецов, и это не будет казаться странным, ведь немота преодолевает все, именно в них, в этих персонажей кукольного театра, превращаются все мертвые, когда их окликают по имени. Эти марионетки на веревочках или надетые на палец, чьи изломанные силуэты – а может, это такой танец? – напоминают конфигурации скелетов на кладбище Кампосанто в Пизе, эти персонажи, крошечные, как куклы, найденные в кенотафах фараонов, оказываются так далеко, что голос, рассказывающий какую-нибудь историю, не может преодолеть расстояние до них, разве только и голос, и эта история не принадлежат самим куклам.

Но они так безразличны к рассказу и голосам, что ты понимаешь: всё-таки это не их голоса и не их история, а может, вообще всё, что скажут о нас после смерти, фальшиво не только по смыслу, но и сам звук фальшив. Пожалуй, из всех событий, указывающих нам на ничтожность смерти, именно куклы являют тому самое ясное подтверждение. Между приглушенным или зычным голосом кукольника и неуклюжими движениями марионетки на ниточке никогда не будет слаженности. Даже голые, без оборок, мои десять пальцев живут – танцуют – своей жизнью, независимой от меня. А что будет после моего последнего вздоха? Все эти написанные мною прежде строки были нужны, чтобы объяснить: я измерил расстояние – хотя это очень неточное слово, как, в самом деле, измерить расстояние, если оно всего лишь переживание? – отделяющее того Абу Омара, каким он был, героя моего рассказа, от него, утонувшего.

– Арабы-феодалы бывают разные, – сказал он мне в сентябре 1972. – Есть эмиры, владельцы нефтяных месторождений, все они друзья Америки, а часто Израиля. У нас трудное положение. Притворяться, будто отказываешься от религии и собственности, делать вид, что изобретаешь новую мораль, значит вызвать гнев народа. Мусульманская религия и собственность – и земля, и недра – помогли нам освободиться: от англичан, от французов, от итальянцев, от испанцев, от голландцев, и даже от самих американцев. Мы, я имею в виду мы, арабы, когда в вашем присутствии говорим об арабскости и арабизме…

– Это два разных слова. Я не отрицаю арабизм, это означает принадлежность к определенной религиозной и лингвистической общности. Но когда вы говорите об «арабскости», чем мне вам ответить? Немецкость, французскость? А в Израиле, выходит, еврейство?

– Тогда у нас с вами был бы совсем другой разговор. В данном случае «мы» означает мы с вами, мы оба, вы и я, но если «мы» это арабы, то вы не принадлежите этому «мы», мы, арабы, предоставили или просто оставили верховную власть сильным мира сего, которые, не обратившись за советом ни к народу, ни к Корану, поступили на службу империализму. Потоки нефти давно уже превратились в тысячедолларовые купюры или слитки золота, то есть, в денежные средства, и хранятся в надежном месте в погребах и подвалах Соединенных Штатов. В чем же наша тактика? Мы не предпринимаем решительных действий против наших правителей не потому, что они мусульмане, а как раз потому, что они таковыми не являются. И никогда ими не были. Бог для них даже не слово. И уж конечно, не имя. Они знают только Золото, и ничего больше.

– Так как же действовать?

– Осторожно. У них есть оружие и преданная охрана, которой хорошо платят. Своими высочайшими именами они подписывали договоры с нашими бывшими колонизаторами.

Я не смогу к этому привыкнуть. Каждый раз, когда я вспоминаю, или мне кажется, что вспоминаю, слова Абу Омара, хотя я его не вижу, он здесь. Может, это говорит тень? Возможно, я сделал из него куклу-марионетку, и теперь, пользуясь приемами кукловодов или цирковых чревовещателей, заставляю шевелиться вялые губы. А как иначе разговорить утопленника или расстрелянного? Этим утром мне стала известна последняя версия его гибели. Их шлюпку, в которой они вдевятером плыли из Бейрута в Триполи, заметило сирийское сторожевое судно. Захватив их и отвезя на берег, сирийские военные передали его и восьмерых командиров, чьих имен я не знаю, катаибам, которые их и убили. Слово катаибы звучит странно: это члены ливанской фалангистской партии, основанной христианином Пьером Жмайелем. Явить вам Абу Омара в виде куклы-марионетки это так по-театральному, мертвые, о которых рассказывают, сделались такими вот куклами, а тот, кто рассказывает – кукольником. Последние мысли Абу Омара об эмирах были приблизительно такими: «Стоит только упомянуть их богатства, оказывается, мы незаконно вторгаемся в их частную жизнь, когда мы о нем не говорим вовсе, им кажется, это их унижает, и они правы, потому что они сами существуют постольку, поскольку существуют их богатства. «Я мусульманин, ты тоже, разве мусульманин может обвинить другого мусульманина?» Вот типичный аргумент, когда речь идет об отношениях эмир-фидаин».

Нищие мусульмане боятся сурового Бога, который покровительствует эмирам.

– Вы видели, Жан, сколько трудящихся поглощают эмиры? Куда там ваша компания Дассо. Ни одного ужина без пары-тройки хорошо пропеченных шиитов.

В последнюю нашу встречу он повел меня на обед на виллу из тесаного камня в Джабаль Аммане.

– Нас пригласил один человек, его зовут Шахрут. Он палестинец. Бывший мэр Рамаллы. Очень гордится, когда его называют беженцем.

Абу Омара пригласили как человека, близкого к Ясеру Арафату, но главное – потому, что он бывший профессор, ученик Киссенджера. На кухне хозяйничал швейцарец, накормили нас очень вкусно.

– Кто все эти люди в вашей гостиной? – спросил я.

– Посланники короля Хусейна. Он хочет, чтобы я вошел в его новое правительство. Да никогда в жизни. Лучше возьму оружие и пойду сражаться с иорданцами.

Через три месяца он уже был министром транспорта у короля Хусейна. И оставался на этом посту три года. Он согласился на это по договоренности с ООП? Может, он служил посредником между организацией и Хусейном, а через короля – с Америкой?

Все эти особы, которых я воскрешаю в памяти и тем самым возвращаю к жизни, напрягая слух: что они мне скажут? – по-прежнему мертвы. Литературная иллюзия не напрасна, то есть, не совсем напрасна, даже если читатель знает всё это лучше меня, книга ведь тоже под маскарадным костюмом слов стремится показать причины, одежды, пусть даже траурные, скелет и будущий прах от скелета. Автор тоже мертв, как и те, о ком он говорит.