Гении сыска. Этюд в биографических тонах - читать онлайн книгу. Автор: Даниэль Клугер cтр.№ 62

Нередко он выполнял деликатные поручения иностранных правительств. Его способности высоко ценили во Франции и Австрии. Среди дипломатов или финансистов он чувствовал себя так же свободно, как и в криминальной среде. По словам его биографов, даже знаменитое агентство Пинкертона в зените славы не могло соперничать с Паддингтонским Поллаки. Частыми были внезапные отлучки из Англии, которые сопровождались скупыми и таинственными упоминаниями о нём в континентальных газетах. И оказывалось, что то или иное зарубежное правительство призвало гения сыска для распутывания очередного сложного дела.

Что представляли собою его методы? Не манеры, выводившие из себя приличных джентльменов, а именно методы как система сыска? Об этом его спрашивали многие. Слегка приоткрыл завесу знаменитый детектив в разговоре с Мюрреем:

«Суть моей системы, если таковая существует, в её секретности. Как говорится, левая рука не знает, что делает правая. Я не веду никаких записей, и в моём бюро нет администратора или секретаря, наносящего на бумагу информацию.

Мои сотрудники не знакомы друг с другом. Я не встречаюсь с ними в своём офисе. В моей памяти и моей записной книжке они фигурируют под номерами: «Номер такой-то, номер такой-то». Скажу вам больше: я и сам не стремлюсь узнать их, мне достаточно номеров» ^[161]. Тут он слегка лукавил. Разумеется, он знал своих агентов. И не просто знал их имена (а не одни лишь номера), но и всю их подноготную — иначе вряд ли ему удалось бы их завербовать и убедить заниматься таким, в общем-то, не самым безопасным ремеслом, каким был (да и по сей день остался) частный сыск. Другое дело, что тайны своих агентов он хранил столь же строго, как и тайны клиентов — в том числе, весьма высокопоставленных.

Тем не менее, на стене его офиса, рядом с портретом Чарльза Филда, располагался портрет одного из его агентов — очаровательной молодой женщины, имя которой он унёс с собою. Интервьюеру он вскользь заметил, что красавица-агент — «самая очаровательная и виртуозная авантюристка, какую он когда-либо встречал» ^[162]. Невольно приходит на ум Ирен Адлер, восхитившая великого сыщика с Бейкер-стрит. Возможно, этой женщины уже не было в живых к моменту встречи Поллаки и Мюррея — потому её портрет сыщик более не прятал.

Ещё одной особенностью профессиональных принципов, которыми руководствовался Поллаки, было: никогда не брать на службу полицейских детективов — ни бывших, ни действующих. При том, что, как я уже говорил, он охотно сотрудничал с полицией. Он представлял Скотланд-Ярду свои услуги, но не просил и не принимал ответных.

Поллаки с гордостью заявлял:

«Мои люди — маленькие, незаметные, кажущиеся незначительными. Они могут неслышно идти за вами по пятам, и вы не заметите их. Потому-то мне и не нужны полицейские» ^[163].

Несмотря на всю известность и популярность, Поллаки натурализовался в Великобритании лишь в 1914 году. 17 сентября 1914 года он принёс присягу в качестве британского подданного, о чём сохранился соответствующий документ. В графе «Происхождение» указано — Венгрия. В этом же документе приведён его последний адрес: Брайтон, Станфорд-авеню, 33.

К сожалению, финал жизни этого незаурядного человека был омрачён быстро развивавшейся душевной болезнью. Он замкнулся в своём доме, будучи уверенным, что его преследуют агенты германского правительства — видимо, сыграли свою роль воспоминания о революционных грехах молодости. Возможно, впрочем, дело было связано с более поздними событиями. Например, с прояснённой не до конца историей разоблачения «агента Шмидта», следившего за немецкими революционерами-эмигрантами. Из-за этой мании (предположим, что мании, хотя кто его знает?) Поллаки никому не открывал дверь, а по случайным посетителям без предупреждения открывал огонь из револьвера.

О встрече вот с таким, больным и не похожим на себя Игнациусом Поллаки, пишет всё тот же Фицрой Гарднер. Спустя тридцать лет после первой встречи Гарднер вновь обратился к Поллаки, отошедшему к тому времени от дел и поселившемуся в Брайтоне. Гарднеру понадобилась информация о некоторых польских и русских беженцах, которые могли быть опасными для общественного порядка в английской столице (и для государственной безопасности тоже). Но…

«Я не представлял, что он уже поражён тяжёлой формой психического заболевания. Он был одержим мыслью о том, что на него готовится покушение. Меня он не узнал и даже не вспомнил моего имени. Вместо того чтобы открыть дверь, он принялся угрожать мне револьвером. Мне пришлось вернуться в Лондон ни с чем…» ^[164]

По словам Гарднера, Поллаки в течение нескольких последних лет жизни опасался мести со стороны некоторых преступников, которые с его помощью отправились на каторгу или в тюрьму. Он был уверен, что за ним охотятся. Нельзя сказать, что эти подозрения были всего лишь плодом болезненного состояния его психики. Воган Драйдон пишет: «С годами уголовный мир всё сильнее ненавидел Поллаки. Многие негодяи и авантюристы поклялись расправиться с ним. Большинство, правда, были слишком трусливы, чтобы попытаться открыто рассчитаться с детективом, но находились среди них и преисполненные решимости отомстить Поллаки. Сыщик держал при себе оружие и продолжал работать, но всё время помнил, что его преследуют. Дом Поллаки превратился в настоящую крепость, снабжённую многочисленными сигнальными устройствами» ^[165].

Так, по словам Драйдона, дело обстояло ещё в Лондоне. То же самое, как видим, обнаружил Гарднер спустя несколько лет в Брайтоне. Учитывая, что как раз началась Первая мировая война, можно и этому найти вполне серьёзные, а не только связанные с болезнью основания: ведь Поллаки активно способствовал выявлению немецких шпионов накануне войны; видимо, он обладал серьёзной информацией относительно планов германской разведки. Кроме того, он ещё в конце 1870-х годов признавался, что хранит множество тайн сильных мира сего.

И, хотя знаменитый сыщик уверял, что тайны эти никогда не выйдут наружу, наверняка немало было людей, всерьёз опасавшихся, что он забудет о своём обещании. Его неоднократно хотели подкупить и несколько раз покушались на его жизнь. Поэтому опасения его имели под собой серьёзные основания.

Возможно, болезнь лишь превратила обоснованные подозрения в манию преследования — или же начало мировой войны послужило своеобразным катализатором заболевания. Основной его инструмент — интеллект, могучая память — отказали ему в конце жизни. Умирая, он не узнавал никого из тех немногих, кто собрался вокруг его смертного одра.