Гении сыска. Этюд в биографических тонах - читать онлайн книгу. Автор: Даниэль Клугер cтр.№ 45

Речь идёт о полицейских детективах, относительно недавно пришедших на смену тем самым «красногрудым бегунам с Боу-стрит», о которых я рассказывал в первой части книги. По мере того, как в обществе нарастало недовольство «бегунами», представители политического истеблишмента склонялись к необходимости создания сыскной полиции, которая заменит коррумпированных «бегунов», недалеко ушедших от уже знакомых читателю «вороловов». Впрочем, дело было даже не в коррумпированности, а в чрезвычайной малочисленности этих борцов с преступностью. В лучшие времена число «бегунов» доходило до пятнадцати человек. И это в таком густонаселённом городе, как Лондон! Неудивительно, что британская столица по-прежнему оставалась одним из самых опасных городов в мире. В конце концов, министр внутренних дел Роберт Пиль создал настоящую уголовную полицию. Первая тысяча полицейских 9 декабря 1829 года вышла на патрульную службу. Но… это были борцы с уличной преступностью, а криминогенная обстановка требовала профессиональных сыщиков, способных вести полноценные расследования. В 1842 году, наконец-то, тот же Роберт Пиль создал сыскную полицию, прославившуюся в дальнейшем под названием Скотланд-Ярд. Вот служащие Скотланд-Ярда и стали официально называться «детективы». И было их поначалу всего-навсего восемь, затем — двенадцать человек. В отличие от своих коллег из других подразделений, детективы ходили в штатском, для них не предусматривалась униформа.

Посланный в Роуд-Хилл инспектор Джонатан Уичер входил в число первых восьми детективов лондонской сыскной полиции.

«Невысок ростом, плотного сложения, с лицом, меченым оспой, на вид молчалив и задумчив — он как будто углубился в сложные арифметические подсчёты» ^[108], — такой портрет Уичера рисует Диккенс в очерке «Сыскная полиция». Там же он приводит в качестве примера одно из расследований Уичера (в очерке он носит имя «Уитчем»), рисующее последнего как очень наблюдательного, изобретательного и упорного полицейского.

Уже через несколько дней, после тщательно анализа все обстоятельства дела и изучения улик, внимание детектива привлекла единокровная сестра мальчика, дочь мистера Кента от первого брака 16-летняя Констанс. Многие свидетели показали, что девушка ненавидела мачеху, ещё с тех пор, когда та служила гувернанткой и состояла в любовной связи с отцом Констанс. Ненависть свою и ревность к отцу она перенесла на детей Сэмюэла Кента от второго брака. Она то и дело третировала малыша Сэвилла и издевалась над ним и его годовалой сестрой.

Об этом, в частности, поведала сыщику Эмма Моуди — школьная подруга Констанс. Масло в огонь подливало поведение мачехи, чьё отношение к детям Сэмюэла Кента от первого брака никак не походило на родственное.

Детектив Уичер посчитал, что такая ненависть вполне могла стать мотивом для совершения жестокого преступления. Констанс Кент, по его мнению, решила убить своего единокровного брата, чтобы отомстить мачехе.

Однако для предъявления обвинения наличия только лишь мотива, да ещё и предположительного, было явно недостаточно — ни для суда, ни для общественного мнения, изрядно взбудораженного жестоким убийством ребёнка. Конечно, случись это событие на полвека позже, когда в центре внимания всей образованной публики оказались теории Зигмунда Фрейда, в частности, «Эдипов комплекс», дело могло обойтись и без вещественных доказательств. Версия, к которой склонялся Уичер, выглядела точной иллюстрацией фрейдовых концепций: ненависть к матери (мачехе), ревность по отношению к отцу, перенос отношений на трёхлетнего ребёнка, и т. д. Хладнокровие, с которым Констанс отвечала на вопросы полиции, спокойствие, с которым она (как полагал Уичер) совершила тщательно продуманное преступление, не оставляли надежды на чистосердечное признание преступницы, не подкреплённое уликами. Ну и, конечно же, «дурная наследственность»: мать Констанс, первая жена Сэмюэла Кента, много лет страдала психическим заболеванием.

Всё это, пусть и по-другому сформулированное, было достаточно серьёзным психологическим основанием подозрений инспектора Уичера. Но вот с материальными доказательствами, с уликами дело обстояло куда хуже. Да что там хуже!

Их просто не было.

Опытный сыщик Джонатан Уичер был уверен: нет преступника, который не оставил бы после себя хотя бы какие-нибудь следы. Хоть один след. Вот и в данном убийстве — рана, нанесённая Сэвиллу, свидетельствовала, что мальчик потерял много крови. Не могло случиться так, чтобы ни одна капля не попала на одежду убийцы — во время совершения преступления, или когда преступник заворачивал и переносил тело. Убийство было совершено ночью. Следовательно, именно ночное одеяние могло хранить пятна крови, а кроме того, возможные разрывы ткани, грязь и так далее.

Но обыск в доме ничего не дал. Ни одна из ночных сорочек, принадлежавших подозреваемой (а Уичер упорно продолжал считать наиболее вероятной преступницей именно Констанс), не несла на себе никаких следов. И другая одежда, которую добросовестный Уичер просмотрел тщательнейшим образом, тоже не несла на себе следов крови.

И всё-таки, ему удалось ухватиться за ниточку. При осмотре спальни Констанс, он обнаружил в комоде список вещей, которые отправлялись прачке. В списке фигурировали три ночные сорочки. В наличии же оказалось только две. На вопросы полицейского девушка отвечала, что третью сорочку потеряла прачка, которая брала всю одежду в стирку. Прачка обвинение отрицала, но что толку?

Опять-таки, слова. Слово против слова.

Тем не менее детектив не отказался от версии и добился привлечения девушки к суду. Общественное мнение было на стороне обвиняемой: молоденькая, скромная, сирота, из хорошей семьи. Словно только что сошла со страниц какогото из романов Чарльза Диккенса (кстати, Диккенс внимательно следил за развитием следствия и часто высказывался по его поводу в печати).

А вот сыщики общественным благорасположением вообще не пользовались.

«Хапуны», «легавые», «ищейки» — такими презрительными кличками охотно награждали обыватели первых борцов с преступностью. Или менее презрительными, но насмешливыми: «пилеры», «бобби» (и то, и другое — от имени организатора Скотланд-Ярда министра Роберта Пиля). Да что там — обыватели! От такой позиции недалеко ушли и служители закона. Например, А.И. Герцен в «Былом и думах» рассказывает весьма характерный для Англии случай. Полиция арестовала иностранца-эмигранта д-ра Симона Бернара по обвинению в подготовке покушения на императора Франции Наполеона III во время визита последнего в столицу Великобритании. Обвинение базировалось на данных слежки за подсудимым.

Следили, естественно, агенты-осведомители, которые были вызваны в суд для дачи соответствующих показаний.

Так вот, адвокат подсудимого Эдвард Джемс никоим образом не собирался оспаривать эти показания. Ему было ни к чему. Тактика защиты строилась на том, чтобы вызвать у присяжных неприязнь к обвинению именно в силу того, что оно привлекает внештатных агентов: