Он слабо улыбнулся.
– Я помню, – задумчиво сказал он. – На балу в Институте, когда мы познакомились, ты сказала мне, что я прекрасен. Твои слова запомнились мне надолго. Я очень тщеславен. Я не думаю, что любил тебя тогда, хотя я помню… я подумал, как ты очаровательна в гневе. А потом, в Адском Алькове, когда ты исполняла танец на сцене, когда ты доказала, что ты находчивее и храбрее всех нас, вместе взятых, я понял это окончательно. Любовь не всегда поражает человека внезапно, как молния, верно? Иногда она похожа на плющ. Она растет медленно, оплетает тебя, и в один прекрасный миг ты понимаешь, что тебе все на свете безразлично, кроме этой любви.
– Я не знаю, что сказать тебе… – пробормотала Корделия. – Поверь мне, я действительно не подозревала ни о чем…
Мэтью снова усмехнулся, коротко, хрипло, грубо – он смеется над собой, решила она.
– Наверное, мне следует считать это комплиментом моему актерскому мастерству. Когда Конклав вышвырнет меня из сообщества Сумеречных охотников за очередной проступок, я смогу сделать карьеру на сцене.
Корделия молчала. Она не хотела причинять ему боль; ей и самой было больно, поэтому она не желала ранить Мэтью, своего преданного друга. Несмотря на открытое признание в любви, он держался настороженно, напряженно, как дикое животное, загнанное в угол.
– О, я так и знал, что ты ничего мне не ответишь, Что на это отвечать? – горько произнес он. – И все же… я должен был тебе признаться. Чтобы ты знала о моих чувствах. Я собрался в Париж потому, что мне показалось, будто Джеймс, наконец, понял, какое счастье на него свалилось – и я был рад за него, только я знал, что не смогу вынести ежедневных встреч с вами. Я подумал, что, может быть, в Париже сумею забыть. В Париже люди забывают свои печали.
Корделия подняла голову и взглянула ему в глаза.
– Я завидую тебе, – тихо сказала она. – Мы одинаково страдаем, но у тебя есть возможность бежать от своих страданий – ты сейчас уедешь в Париж один, и никто ни слова не скажет против. А мне хочется провалиться сквозь землю, когда я представляю себе все эти сплетни, представляю, что́ люди будут болтать, когда узнают о Джеймсе и Грейс. Что скажет моя матушка, брат… Что подумают Уилл и Тесса – они так добры ко мне… И Люси…
Неожиданно Мэтью опустился перед нею на колени. Корделия испугалась.
– Ты же не можешь предложить мне руку и сердце, – прошептала она. – Я уже замужем.
Услышав эти слова, он улыбнулся, ласково и слегка насмешливо, и поймал ее руку. Корделия не пыталась ее отнять. Столько дней и ночей она жила с тяжелой, унизительной, безнадежной мыслью о том, что безразлична Джеймсу. Не нужна. И вот прекрасный юноша из богатой аристократической семьи упал к ее ногам, держит ее руку и смотрит на нее с обожанием. На протяжении почти всей жизни она мечтала о трех вещах: носить Кортану, стать парабатаем Люси и быть любимой. Кортану и Люси она потеряла. Но с последним она не могла так легко расстаться – ей хотелось немного продлить это ощущение, чувство, что она любима и желанна.
– Я не собирался предлагать тебе брак, – сказал Мэтью. – Я собирался предложить нечто другое. Поехать со мной в Париж. – Он с силой сжал ее руку, на щеках его выступил румянец, и он заговорил лихорадочно, бессвязно, словно боялся, что она оборвет его. – Выслушай меня, прежде чем отказываться. Ты нуждаешься в забвении не меньше меня. Париж – город чудес, лучшее место на Земле. Я знаю, ты бывала там, но ты не была там со мной.
Она улыбнулась – даже в эти волнующие мгновения тщеславный Мэтью был верен себе.
– Мы будем любоваться мостом Александра Третьего при ночном освещении, поедем на Монмартр, посмотрим все, что там есть скандального, пообедаем у Максима, а потом до утра будем танцевать в кабаре… Мы будем ходить в музеи, в театры… – Он поймал ее взгляд. – Я ни слова не скажу больше о любви. Мы будем жить в отдельных номерах. Я буду тебе другом, только и всего. Только одно мне нужно: увидеть, что ты счастлива, хоть немного. Это самый драгоценный дар, который я мечтаю получить от тебя.
Корделия закрыла глаза. На миг она снова очутилась в машине с Мэтью, дорога бежала вдаль, ветер развевал ее волосы. Тогда она забыла о смерти отца, о своих собственных тревогах, о неуверенности в себе. И сейчас, слушая Мэтью, она представила себе беззаботное существование, которым они будут наслаждаться в Городе Света. Она покинет чопорное английское общество с его дурацкими правилами приличия, унылый Лондон, этот вечный мрак, слякоть и грязь, забудет о последнем унижении, которое испытала в собственном доме, все оставит позади… она воспрянула духом при мысли о новой жизни. Она будет вольной птицей, как Мэтью. Может быть, именно о свободе ей следовало мечтать, а вовсе не о долге, высоком предназначении, подвигах и привязанности мужа?
«А как же матушка?» Эта здравая мысль заставила Корделию спуститься с небес на землю. Но в следующий миг она вспомнила слова, услышанные от Соны несколько часов назад: «Я не желаю, чтобы вы возились со мной и тряслись надо мной до того дня, когда появится ребенок. Мое единственное желание – это видеть, что ты стараешься воплотить свои мечты в жизнь. Презрение окружающих, насмешки, унижения, мнение так называемого приличного общества – все это сущие пустяки».
– Мой отец, – неожиданно для себя произнесла она. – Похороны…
– Состоятся не раньше чем через две недели, – перебил Мэтью.
Да, верно, вспомнила она. Тела убитых еще находились в Безмолвном городе. Братья должны были очистить их от скверны – ведь они использовались в ритуале вызова Левиафана.
– Если к тому моменту мы не покинем Париж, я тебе обещаю, мы поедем в Идрис на похороны.
Корделия сделала глубокий вдох.
– Париж, – прошептала она, словно пробуя это слово на вкус. – Но… у меня с собой нет вещей. Я убежала с Керзон-стрит в одном платье, и мои туфли безнадежно испорчены.
Глаза Мэтью загорелись.
– В Париже я куплю тебе сотню новых платьев! Самых дорогих и модных, от лучших портных. В Париже мы сможем быть теми, кем захотим быть.
– Ну хорошо, – произнесла она серьезно, глядя в упор на Мэтью. – Я поеду с тобой. Но у меня есть одно условие.
На лице Мэтью промелькнуло выражение изумления, потом он ослепительно улыбнулся; видимо, он все-таки не верил, что она согласится.
– Все что угодно! – воскликнул он.
– Не пить, – сказала она.
Корделия знала, что ступила на зыбкую почву, но это было важно. Она подумала о разбитой бутылке в снегу на Сумеречном базаре. Вспомнила, как Мэтью споткнулся во время боя на Нельсон-сквер. Она тогда не хотела этого видеть, но за свою короткую семейную жизнь она усвоила одно: нельзя закрывать глаза на правду и делать вид, будто ничего не происходит. Лучше от этого никому не станет. Мать и брат махнули рукой на ее отца, пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему, но она не могла поступить так с Мэтью.
– Немного шампанского, вина за обедом, но только не… не как мой отец. Не напиваться.