Величайшие врачеватели России. Летопись исторических медицинских открытий - читать онлайн книгу. Автор: Александр Бушков cтр.№ 23

Кстати, мать Вишнякова, даром что купчиха, техническим новинкам оказалась не чужда: примерно в 1860 году оборудовала у себя в доме теплый туалет с унитазом и промывной водой. В тогдашней купеческой среде это считалось невероятным новшеством – и многочисленные знакомые Вишняковой прямо-таки «рядами и колоннами» приходили осматривать новинку и многие находили ее «праздной и лишней затеей».

С подобным (не с унитазами, конечно, а с жуткой затхлостью и грязью) Захарьин и боролся довольно энергичными методами. У богатейшего купца Хлудова он в прямом смысле слова разгромил подвальную кухню, где увидел жуткую антисанитарию, с помощью своей палки. Трости были тонкими, в палец, ими пользовались «люди из общества», вообще молодые, а пожилые ходили как раз с палками, гораздо более толстыми, с массивными набалдашниками. Увесистая была штука…

Кухня Хлудова была далеко не единственной, подвергшейся таким вот «гигиеническим мероприятиям». У того же Хлудова Захарьин самолично выпустил из подушек и матрацев старый, слежавшийся пух, где чуть ли не десятилетиями гнездились клопы и прочие паразиты (и это опять-таки не единственный пример подобной «дезинфекции»). Вдобавок Захарьин частенько устраивал в купеческих особняках проветривание тем же испытанным способом – просто-напросто той же тростью выбивал оконные стекла, рыча:

– Форточки заведите, да побольше, проветривайте чаще!

Одному из великих князей, жаловавшемуся на «общий упадок сил», Захарьин вместо лечения посоветовал пожить в деревне: «Подышите чудным благотворным навозом, напейтесь вечером парного молока, поваляетесь на душистом сене – и поправитесь. А я – не навоз, не молоко, не сено, я только врач».

Недоброжелатели Захарьина называли эти методы и советы «шаманством», в чем вряд ли были правы. Скорее уж это была своего рода психотерапия, призванная воздействовать на воображение купцов и подвигнуть их соблюдать гигиену.

(Слегка отвлекаясь от главной темы: один знаменитый французский психиатр использовал схожий метод для лечения больных с параличом ног, часто вызванным как раз неврогенными причинами. Больного в кресле подвозили к закрытой двери. Ожидание врача затягивалось надолго, чуть ли не на часы, нервное напряжение пациента нарастало… в конце концов дверь распахивалась с грохотом, буквально влетал врач – густая черная бородища, пронзительный взгляд – и дико орал пациенту:

– Встать!!!

Не все, но многие вставали! И всю оставшуюся жизнь уже ходили своими ногами. Психотерапия…)

Порой Захарьин откровенно чудил. Явившись к заболевшему владельцу Трехгорной мануфактуры Прохорову и узнав, что больной лежит на третьем этаже, Захарьин велел снести кровать с пациентом на первый этаж, где и обосновался, приказав поставить рядом с ним вазу с персиками и бутылку первосортного хереса от Елисеева.

Добро бы фабрикант… Когда Захарьина (ставшего лейб-медиком) вызывали в Зимний дворец к занедужившему царю или члену царской фамилии, он точно так же чудесил и там: то приказывал в непонятных простому смертному медицинских целях остановить во дворце все тикающие часы, то распоряжался принести в вестибюль диван, лежа на котором преспокойно, не спеша выкуривал сигару, пока самодержец его дожидался со всем христианским смирением.

Вполне возможно, за этими чудачествами стоял точный, хорошо продуманный расчет. Еще при жизни Захарьина многие именно так и считали, полагая, что подобные якобы «чудачества» и, как бы это выразиться, «активные гигиенические мероприятия» строго продуманы заранее, чтобы подобное обращение с богатыми и знатными пациентами приучило российское общество больше уважать профессию врача. Нельзя исключать, что говорившие так были правы.

И напоследок совершенно реальный случай, дающий дополнительные штрихи к личности Захарьина.

Однажды в приемной факультетской клиники появился молодой гусар, лейб-гвардеец, пышущий здоровьем, на больного похожий не более, чем на монахиню. Чинно дождавшись своей очереди и оказавшись в кабинете Захарьина, он сообщил, что ничем не болен, а пришел просить руки дочери врача, Наташи, в которую без памяти влюблен, и девушка отвечает взаимностью.

Захарьин, и бровью не поведя, преспокойно велел гусару раздеться до пояса и самым тщательным образом по всем правилам его обследовал. Потом задал массу вопросов, выясняя наследственность необычного пациента. В конце концов, сев за стол, начертал на «карточке пациента»: «Отклонений нет. К женитьбе годен». И невозмутимо вручил ее бравому офицеру.

– Что мне с этим делать? – в полной растерянности вопросил гусар.

– Да что хотите, – преспокойно сказал Захарьин. – С вас сто рублей – сегодня нечетное число, а по нечетным именно такой гонорар я и беру. По четным – пятьдесят, так уж у меня заведено…

Гусар без возражений выложил сотенную и помчался к Наташе, справедливо полагая, что родительское благословение на брак все же получил, пусть и не вполне обычным способом. А Захарьин совершил очередной «санитарный рейд» в дом купца Хлудова, где на сей раз велел вывалить на помойку бочки квашеной капусты, давным-давно испортившейся и протухшей, но сохранявшейся по принципу «в хозяйстве и веревочка пригодится».

Теперь – шутки в сторону. Многие годы в Москве не было врача популярнее Захарьина. К нему ездили учиться искусству клинициста врачи из многих стран – в том числе из Парижа, справедливо считавшегося тогда центром научно-медицинской мысли. Правительство Французской республики преподнесло в дар Захарьинской (иначе ее не называли) клинике вазу из ценного севрского фарфора, украшенную росписью золотом (она и сегодня хранится в новом здании Московского университета).

Многие порицали Захарьина за те бешеные гонорары, что он брал с денежных пациентов. Однако была и оборотная сторона медали, если можно так выразиться. Выдающийся врач, Захарьин был еще и выдающимся филантропом. Сохранилось его письмо руководству университета, где он просит гонорар за его лекции отчислять в помощь неимущим студентам-медикам – а чуть позже доктор внес 30 000 рублей в фонд помощи нуждающимся студентам. Семья Захарьиных поддержала крупными вкладами создание Музея изобразительных искусств в Москве. Наконец, Захарьин передал полмиллиона рублей на развитие провинциальных церковно-приходских школ. В своем имении Куркино Захарьин тратил немало времени на бесплатное лечение местных крестьян, что мало вяжется с созданным недоброжелателями образом черствого стяжателя.

К сожалению, последние годы жизни Захарьина (он умер через год после ухода из университета и клиники) оказались омраченными грязными политическими дрязгами. Захарьин, как и многие здравомыслящие люди, был яростным противником той свистопляски, что развернула к тому времени в России «либеральная интеллигенция» и «прогрессивное студенчество». Те и другие (к концу XIX века уже набравшие нешуточную силу) разобиделись и стали доктора форменным образом травить, публично зачислив в «махровые реакционеры» Многие либеральствующие знакомые Захарьина от него отвернулись. Выражаясь современным языком, один из знаменитейших русских врачей стал в глазах либералистов нерукопожатным. Любая «прогрессивная» сявка считала своим долгом во весь голос отпускать в его адрес разные презрительные эпитеты, как случилось и с великим писателем Лесковым, и со многими известными учеными, имевшими смелость именовать российскую «образованщину» так, как она того заслуживала…