История казни - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Мирнев cтр.№ 34

— Дашечка, счастье моё, я не сделал никому в мире зла, но я рад каждому счастью, дорогушечка моя ты драгоценнейшая! Заменим ему отца, сделаем жизнь твою радостной, моя миленькая и такая красивая, ты нам, как дочь, родимочка. — Он обнял её ещё раз, оглядываясь на старух, и тут же у него мелькнула мысль поделиться радостью с соседом.

— Пётр Петрович, всё нормально, — нервно проговорила Дарья, раскрасневшись от его слов. — Всему виной Бог! Бог дал, Бог взял.

При слове «Бог» повитуха Маруся упала на колени и перекрестилась. На её лице — испуг, что ей, простой повитухе, довелось присутствовать при какой-то великой миссии, возложенной на молодую женщину Богом. Она вспомнила ночь, звёздное небо и поняла, что всё случившееся — не обыкновенный случай, то послано Им свыше.

— Истинно, истинно! — шептала повитуха, принимаясь глядеть на младенца.

— Что ты, матушка моя, такая богомольная нонче, когда делать надо, чтобы ребёнок не остудился, а? — сказала Настасья Ивановна, с упрёком передавая повитухе ребёнка и чувствуя, как постепенно покидали её силы. — Вот отдохну чуток, а уж потом примусь за младенца, милая, а нонче полежу.

Весь день старухи занимались мальчиком, придумывая ему самые знаменитые имена, тем самым намекая, что Судьбой ему уготованы великие дела.

Дарья притихла, отрешённо и неприкаянно, с хмурым сосредоточением стирала, варила щи, то и дело выходя во двор за дровишками, водою, а сама всё думала, какая же мука — не радоваться новой появившейся душе! Крик ребёнка она воспринимала не как крик родного существа: он вызывал в ней злость и грустное осознание бессмысленности своей собственной жизни. Оказывается, она — как растение, как букашка, на которую налетела другая, оплодотворив её, и она должна рожать, заботиться о том, о котором думает с омерзением. «Интересно, если бы я рассказала этим старикам обо всём случившемся со мною? Про тот ужасный вечер, того гнусного комиссара, пьяного, который явился изнасиловать меня лишь потому, что я молода и красива. Да, я знаю, что молода, красива, Долгорукие все были красивы! — воскликнула в душе Дарья. — Что бы они тогда запели, интересно знать? Уж не выкинули бы младенца? Что бы они сделали?»

После обеда повитуха заговорщически напомнила, что пора кормить мальчика. Настасья Ивановна с нетерпением ожидала этого момента, полагая, что в зависимости от первого приложения к груди младенца сложится и вся его дальнейшая жизнь. Улыбаясь своим мыслям, ходил озабоченный Пётр Петрович, поглядывая на Ивана Кобыло, который вывел во двор лошадь и принялся расчёсывать ей гриву и хвост, готовясь к посевной.

Дарья объявила, что молока у неё нет, и ребёнка придётся кормить коровьим молоком. Повитуха перекрестилась и сказала, что такого не может быть. Она перепеленала его и, уговорив Дарью присесть на диван, принялась сцеживать молоко из её больших белых грудей.

— Оставьте, я сама, — запротестовала Дарья, отстраняясь от цепких рук старушки.

— Нет, не сама, — отвечала та строго, принимаясь снова сцеживать. — Сиди, коли тебе говорят. Сиди! Коли Бог сказал, то сиди и слушай меня.

— Что Бог сказал? — поразительно будничным голосом спросила Дарья; у неё запершило в горле, и она с ненавистью услышала крик ребёнка.

— А то, чтоб ты, мать, сидела и слухала мене! «Чтоб дать ему покой в бедственные дни, доколе нечестивому выроется яма!» — в Божественных словах Божественная сила, бабонька моя милая, а молочка у тебя на троих дадено. Тебя Бог наградил многих детишек иметь и грудью кормить, милая моя Дарьюша. «Если б не Господь был мне помощником, вскоре вселилась бы душа в страну молчания», — слова Господни я говорю, моя прекрасная. — Она выразительно поглядела своими синенькими прищуренными глазками, и Дарья, втянув голову в плечи, положив руки на живот, вдруг почувствовала холодный ветер, пронёсшийся по её лицу от мысли, что эта старушка всё знает, и тайна, которая для других тайна, — для неё не более, чем день вчерашний. Она подтянула ноги под себя, закладывая их одна на другую, протянула руки к ребёнку и принялась кормить его грудью.

И всё ж Дарья не имела сил освободиться от тёмных мыслей, что бы ни говорила повитуха, о чём бы ни рассказывала Настасья Ивановна, приводя бесчисленные примеры каких-то светлых поступков своих сыновей, сложивших головы на германском фронте. В её сознании не укладывалось то простое обстоятельство, что она, здоровая, чувствующая в себе силы нерастраченные, красивая и гордая, — как выяснилось, никчёмное и слабое существо, иначе давно бы покончила с собой, положив конец всему, ибо только человек держит в своих руках свою жизнь — как птицу. В то же время она считала, что покончить счёты с жизнью — проще простого, однако чувствовала, что долг её, дочери, женщины, в чём-то ином, что говорит о необходимости сохранить память отца своего и матери. «Только как? В чём та память?» — спрашивала она себя ночью, уставясь бессонными глазами в потолок.

Мысли к ней приходили и таяли, как ночь; они были неверны и неустанно проносились в голове, сменяя одна другую. Торопилось время, и в спешке, в торопливости было много странного, неразгаданного. Под утро Дарья забылась коротким сном; привиделось раннее утро, солнце, большой двор, милый обнищавший дворянин Мылин и посреди двора — Кобыло, что-то весело говоривший Дарье. Слов она не разобрала, потому что услышала, как запел петух, и проснулась, приняв крик петуха за крик ребёнка.

Днём появился Иван Кобыло; с осторожным вниманием разглядывал сморщенное личико ребёнка, затем вперевалку, не сгоняя с лица едва-едва заметную ухмылочку, одёргивая на себе длинный латаный пиджак, подёргивая плечами и наклонившись вперёд, отчего немного даже ссутулился, молча вышел во двор, присел на завалинку и принялся помахивать хлыстом, дразня кобеля Полкана. В душе у него не таяла потаённая ухмылочка, которая, не выдавая его мыслей, как бы говорила о его отношении к происходящему. Он очень любил детишек, радовался и вновь появившемуся, но этот сосунок, по его представлению, появился на свет некстати и не вовремя. Он не признавался себе, что любит Дарью, что ему приятно было глядеть на неё часами: как она развешивает бельё во дворе, ходит с ведром к колодцу, стоит, глядит, — всё вызывало в нём приятное чувство полноты жизни, душа сладко ныла при встречах, полнилась тем светом, который можно было назвать счастьем.

Он даже забыл, что она была беременная, и появление ребёнка для него поначалу явилось неожиданностью. Не одинокое житьё-бытьё тяготило его, а некоторая пустота, заполнившая душу после появления у соседей этой девушки. Он приглядывался к ней, что-то находил в личике, носике родное, так и хотелось поцеловать и сказать: «Милая, так я же, смотри, полюблю тебя». И вот раздался крик ребёнка, в укор ему заявляя, что другая жизнь проходит сторонкой и не глядит на Ивана Кобыло.

Он вздохнул, не отмахиваясь от своих мыслей, встал и всё с той же загадочной улыбкой направился к себе. Томился Иван Кобыло ещё одним своим тайным желанием — ему хотелось вечной славы. Не той, что у Александра Македонского, Наполеона или Петра I, а другой, прописавшей бы его в число лиц вечных, проживающих жизнь недаром, как слава поэта или учёного. Возможно, по этой причине он вдруг стал писать басни, сказки, которые с лихостью и радостью сочинял ночами.