История казни - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Мирнев cтр.№ 19

Княжна ещё не верила своему предчувствию, но увиденное знакомое лицо у неё не вызывало ни малейших сомнений — то был брат Михаил. Это его откинутое гордое в своём одиночестве лицо. Глаза застилали слёзы, и она уже никого не замечала. Похитайло стоял позади, смотрел на убитого красноармейца, и ужас постепенно прокрадывался в его сердце. Коротко остриженные русые волосы, несколько удлинённый овал лица, жёсткие, сжатые губы, нос с горбинкой, но самое главное, что ему запомнилось тогда — маленькие аккуратные уши. Подъесаул никогда не видел у мужчин таких красивых маленьких ушей. И он вздрогнул, чувствуя, как взмок лоб, и тёплая струйка пота заспешила к переносице: надоумил же его чёрт пойти с княжной! Несомненно, что молящийся с благостным выражением на лице перед домом для приезжих был не кто иной, как князь Михаил. Это он, подъесаул Похитайло, в пылу всеобщего гнева снёс с такой лёгкостью ему голову. У подъесаула всё плыло перед глазами.

Дарья приподняла голову брата и вдруг почувствовала: она просто приставлена к шее. Она взяла голову, положила к себе на колени и залилась слезами, приговаривая, что теперь у неё на всём свете нет самого близкого и преданного ей человека, который служил её душе опорой и что теперь для неё жизнь потеряла всякий смысл, ибо она до последнего момента верила в возможность найти Михаила живым.

Кондрат Похитайло бухнулся на колени и начал неистово молиться тоже. Сердце его разрывалось на части, в тот момент не было необходимости рубить голову, ибо красные были разбиты, а он мог со спокойной совестью ехать домой и опрокинуть стаканчик горилки. Нет, не мог Похитайло простить себе, но и признаться сейчас княжне в своей вине было свыше всяких сил. Если бы признание вернуло жизнь князю, он сделал бы подобное с превеликой радостью. Но признание только усилит вражду и ненависть всеобщую, переполнившую русскую чашу, — он промолчал.

Брата Михаила похоронили рядом с могилой родителей, поставили у его изголовья такой же замечательный крест из чёрного мрамора. После всего случившегося силы оставили княжну Дарью, и она несколько дней провалялась в постели, приходя в себя, в молитвах, усердных заклинаниях, и времени у неё на размышления о предстоящих жизненных делах не оставалось. А когда подъесаул, прознав о новом наступлении красных, попросил её, ввиду опасности, ускорить отъезд, она согласилась. Подъесаул с таким жаром выпрашивал у неё прощение, что княжна, что-то заподозрив, как-то странно взглянув на него, спросила:

— Скажите, подъесаул, почему братец мой Михаил был одет в шинель красноармейца?

Похитайло крякнул, упал в ноги княжне, умоляя простить его, великого грешника, и обещая искупить вину за все творимые жестокости красных.

На следующий день она уезжала в сопровождении двух десятков казаков. Мило простившись с гостеприимными хозяевами, обошла могилки родных ей людей, посадила рядом три берёзки и уехала. И вовремя: уже слышны были разрывы снарядов, — красные части начали обстрел Подгорной, и её старики, бабы, дети длинной цепочкой покидали станицу, уходя в горы, а в станице оставались лишь казаки.

Княжна Дарья даже подумывала о возможности заспиртовать и взять с собою голову братца Михаила. Но эту мысль пришлось оставить, ибо не по-христиански хоронить тело без головы. Но грешная, боязливая мысль проскользнула в её голове. Она ехала, думая о братце; десять казаков, разудалых ребятушек, шли лёгкой рысцой след в след, живой неторопкой цепочкой — впереди, а ещё десять прикрывали отряд сзади. И она чувствовала себя спокойно. Душа была сокрушена навалившимся горем. Она часто теперь шептала себе, что всё для неё кончилось, ибо свершился неправедный, но страшный суд, решивший окончательно её судьбу. В то же время Дарья ощущала в себе возвращение новых сил, заставлявших думать, мыслить, намечать какие-то новые планы: поступить в армию и воевать до победного конца, к примеру, сестрой милосердия, как то делали многие княжеские дочери. Даже великие княгини так поступали. И она подумала, что умереть всегда сумеет. Стоит только захотеть, и лишь одно сдерживает: ведь Божеские заповеди не оправдывают самоубийство. Во всём есть промысел Божий; Богу угодно, видимо, было видеть такой ход событий. Однако впервые в сознании проскользнула страшная, злая мыслишка: почему Богу угодно, чтобы она осталась без родных в опостылевшем ей мире?

Поначалу она ехала на прекрасной лошадке, свесив обе ноги в одну сторону, как ездили все дамы, но потом попросила прикрепить ей настоящее казацкое седло и поняла, что удобнее сидеть на лошади, упираясь ногами в стремена. Горы есть горы: узкая дорожка то взмывала вверх, то петлисто уходила вокруг очередной вершины вниз. Девушка быстро приноровилась к седлу, слушала рассказы казаков, которые больше всего касались драк или потасовок, посмеивалась, думая, как всё-таки можно жить и смеяться, находить удовлетворение в жизни после происшедшего.

К вечеру открылись первые посты казаков генерала Кондопыпенко: путников то и дело останавливали, проверяли документы и с интересом рассматривали княжну, с ловкостью сидевшей на рослой породистой лошади.

Когда прибыли к генералу, он, предупреждённый урядником из сопровождения, вышел с простёртыми руками навстречу княжне, трижды её поцеловал, помог сойти с лошади и под руку увёл в дом. Он тут же призвал свою жену познакомиться с княжной, велел принести лучшее платье для княжны, затем напоил и накормил всех казаков из сопровождения, а сам принялся расспрашивать Дарью.

Княжна не могла рассказывать ничего: тут же вспоминала мать, отца, отрубленную голову брата Михаила, и у неё начинало прыгать перед глазами, а слёзы застилали глаза, она опускала голову и мелко-мелко дрожала. Лишь спустя какое-то время, когда приняла ванну, переоделась в чистое платье, успокоилась, с завидной твёрдостью духа рассказала обо всём генералу Алексею Илларионовичу Кондопыпенко, который, прослезившись нелицемерно, нервно заходил по комнате и сказал, что народ не забудет никогда таких мучений. Жена генерала не могла слушать и ушла в спальню, заплакав, заметив безумный взгляд княжны, её дрожавшие руки, исхудавшее красивое лицо. Она тут же принялась молиться, желая отвести руку дьявола от добрых людей.

Генерал Кондопыпенко обладал способностью расположить к себе людей. Генерал принялся приводить княжне десятки примеров подобных страшных злодеяний красных, убеждая тем самым Дарью, что не только она, но что ещё миллионы людей страдают от горя. У самого генерала по линии жены убиты все родственники, причём расстреливал их лично сам главком красных Троцкий, что придавало в какой-то мере в глазах сослуживцев вес самому генералу.

Отправив обратно казаков сопровождения, генерал устроил в честь прибытия княжны званый ужин, на который пригласил весь высший цвет местного общества, прежде всего военных с жёнами. Княжна Дарья, стройная, высокая, с бледным, белым лицом, густыми волосами, в чёрном, длинном, до пола, платье, кружевном чёрном платке и чёрных перчатках, грустная, с отрешённым взглядом, появилась позже всех в сопровождении жены генерала и его взрослой дочери. Присутствующие встали и в ожидании, когда сядет княжна, молча разглядывали её. В этом внимании было нечто нарочитое, но в то же время и какое-то простое и искреннее сочувствие. Никто из приглашённых, предупреждённых хлебосольным, добродушным генералом, ни о чём княжну не расспрашивал, стараясь услужить. На ужин подали телятину и рыбу, и такое сочетание блюд сейчас никого не шокировало. Все молча пили русскую водку, молча стучали вилками и ножами. Во взглядах и жестах гостей сквозили учтивость и показная деликатность — не трогать, не бередить ужасную рану княжны.