История казни - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Мирнев cтр.№ 103

Уж прильнул к немытым окнам избушки первый утренний рассвет, набежавший мутной, голубоватой волною. Просочились волны в избу и высветили грязный пол, сумрак по углам, детей, спящих на печке, старушку на лавке и сидевших у окна, за столом, рядом, мужа и жену Кобыло. Тихо стало, лишь стучали ходики; даже сверчок с некоторых голодных дней перестал петь свою вечную мелодию. Только при рассвете Дарья рассмотрела заросшего рыжеватой щетиной мужа, его всклокоченные, копной выпирающие из-под кепки белые волосы, грязную рубаху да в клочья изодранные штаны. Иван постарел; его лицо приобрело выражение затравленного зверя, когда кажется, что ещё один шаг — и тебя увидят, тебя поймают.

— Как тебе, дорогой, наверно, было плохо, — прослезилась Дарья. — Вон постарел, на пятьдесят лет выглядишь.

— Да уж не знаю, что и ответить, — хмыкнул Иван. — Уж мы стареем. Время идёт. Я два года просидел, потом думаю, надо бежать, детей не увижу ведь, помру и не увижу. А что делать? Мне нельзя вас подводить, я уйду в скирду: не дай Бог поймают, не дай Бог выследят, что тогда с детьми станет? Милая моя, я так тосковал по тебе, я так плакал ночами, вспоминая тебя, что не мог не убежать, ведь я ни в чём не виноват, только вот бежал и — всё. Я никого не убил, ничего не украл. Пусть они сами там разбираются за власть, а мне власти не надо: пустите меня жить. В мою землю, которую тыщу лет защищали мои родные! Я тут вырос, вскормлен воздухом этим! Это мои люди! Их видели предки моих предков! Всё моё тут, всё! Что от меня хотят? Что? Скажи? Силы небесные, у меня жена, у меня дети, мне не нужны ни власть, ни ваши дела, ничто! Мне всё чуждо!

— Бес лукавый души их попутал! — донеслось зловеще с лавки, где лежала повитуха.

Дарья принялась топить печь. Иван снова обошёл детей, лаская, согревая их своими горячими ладонями; а они, все как один, жалобно просились на свою родину в Сибирь, помня радость той жизни. Иван видел их горе, подбадривал малышей, гладил по головкам, ободрял, обещал самое лучшее. Дарья слышала это, и душа её преисполнялась тревогой. Как только она принялась таскать дрова от сарая, который почти весь за зиму пошёл на топку, на улице появился верхом с верными стражниками-псами председатель Дураков. Дарья подала знак Ивану, условно стукнула в окно. Он забрался на чердак. Председатель заметил Дарью, как бы удивляясь, что она ещё жива, подъехал к пряслам, тоже наполовину разобранным на дрова, близко и пристально посмотрел на неё и, усмехнувшись, поскакал дальше.

Весь день она находилась во дворе, видела, как в полной форме, при нагане и с карабином через плечо, медленно прохаживался по улице милиционер Сытов, останавливаясь напротив дома, испытующе смотрел на Дарью, а затем шествовал дальше. Улица вымерла в полном смысле этого слова. Там и сям лежали, прислонившись к заборам, пряслам, мертвецы — словно ожидали помощи, но их никто будто не видел, лишь лаяли где-то собаки да стремглав пробегали через улицу никогда не жившие в этих местах крысы. Тошнотворный, сладковатый смрад облаком висел над Липками. На просветлённом, проглядывавшем голубизной небе чернели своими разлапистыми ветвями старые липы, улавливая чутко приближение весны и, казалось, более человека желая этого. На деревьях молча сидели чёрные во́роны; вороны, пригибаясь под сильной струёй ветра, оглушительно каркали и, разевая клюв, взглядывали боком на чёрных красавцев во́ронов, чинно и красиво встречавших первые весенние ветра.

Дарья носила дрова от сарая к сеням, где сбрасывала их, наказав мужу не появляться на улице. Иван в сенях забирал дрова и относил к печи. К вечеру душа его оттаяла: он с нежностью глядел на жену, сварил из принесённого ячменя кашу и сам из ложечки кормил ребят, повторяя, что надо выжить, крепиться, а вскоре придёт лето: они поедут домой, в Сибирь, казавшуюся им раем. От него исходило здоровое тепло радости, и дети, чувствуя это, тянулись к нему, и каждый просился побыть рядом с отцом подольше. Дарья, появившись в избе, поев каши, оставленной мужем, снова шла во двор. Не нравилось ей происходившее. Вот проехала машина с солдатами, подобрала на улице трупы и уехала. Опять против их избы появился молодой милиционер, но на этот раз с неизвестным человеком в штатском. Расхлябанная на улице дорога, милиционер с чужаком — всё пугало Дарью. Её сердце сжималось, и она с тревогой наблюдала за подозрительными перемещениями. Милиционер и тот, в гражданском, подошли к воротам соседа. Сытов показал рукой на труп мужика, который так до сих пор и сидел у колеса, перед ним стояла ворона и, поднимаясь на ногах, вытягиваясь шеей, прицеливалась чёрным, поблескивающим, острым клювом, затем, молниеносно подпрыгнув, выклёвывала глаза у мертвеца.

— Кыш! — крикнул милиционер, но ворона лишь отошла на почтительное расстояние, не улетела, а озабоченно, перебирая, видимо, сладостные мёрзлые крупинки склеры глаза, елозила клювом и зорко поглядывала на людей.

Мужчины поговорили и ушли, бросив странный взгляд на Дашу. Она поняла: они догадываются о происшедшем в её избе. Сердце её сжалось от боли, дурных предчувствий, и она молила Бога скорее прислать ночь, под покровом которой муж уйдёт к скирде и спрячется.

«Неужели жизнь наша — сплошные мучения, которые отнимут все наши годы, все наши силы, состарят нас? Неужели Бог, который всё видит, не понимает, где враги его, а где его дети, верные его агнцы?» Она присела на бревно в сарае, закрыла глаза и вдруг уловила чуткими своими ноздрями знакомый волшебный запах. Тут же ей представился стол, на котором красовалось огромное голубоватое (любимый цвет мужа) глубокое блюдо с горкой дымящейся отменной, разваристой картошки, посыпанной укропом, а рядом крупными ломтями лежал только что испечённый ею хлеб, духовито попыхивающий жаром. Пристроилась миска, полная тончайшими нитями нарезанной квашеной капусты, политой чуть горьковатым горчичным маслом. В тарелках исходили терпким смородиновым листом маленькие, один к одному, специально подобранные ею самой огурцы, а в центре стола стоял самовар, своими блестящими боками отражавший всю большую семью, Настасью Ивановну и повитуху. Дарья протянула руку за вилкой и проснулась.

После полудня они с Иваном сидели и снова говорили. Он, несмотря на трудности, лагерь, пытки и гулявшую рядом с ним смерть, думал о единобожии, той своей идее, которая принесёт, по его твёрдому убеждению, равенство всем людям, свободу веры и счастья. Русский человек не мог жить, не мечтая даже в лагере, даже в ожидании расстрела или пытки, не питаться живущей в нём тысячу лет идеей всеобщего счастья.

Уж поздно ночью, когда дети уснули, супруги вышли во двор. Полная луна стояла в чистом небе; и только по горизонту в той стороне, где находилась Волга, темнели облака. Лёгкий морозец высвежил воздух, волною порхающий над землёю, качая липы, тополя; смолкли все шумы, только тоненько подвывала собака на противоположном краю деревни. Неожиданно раздался чей-то вскрик, и снова всё замерло под луной.

— Рано, — сказал тихо Иван. — Пусть луна сойдёт вниз, а то на поле видно под таким фонарём, как днём. А я там посижу день, намолочу ячменя мешок и принесу в полночь. Гляди сыновей-то, Даша. Меньшой очень плох, молчит, глазёнками глядит печальными, и — всё. Подкрепимся и уедем. Много умерло, не хватятся. Мимо заградительных кордонов пройдём аккуратно. Я знаю здешние места, не заметят.