— Я хочу ее увидеть, — сказал я. — Я хочу увидеть, как она.
Извините.
Он испустил саркастический смешок.
— Отговорить вас мне не удастся?
— Нет.
— Ну, хорошо. В таком случае я хочу, чтобы вы следовали моим
указаниям. Если я узнаю, что вы про них забыли и все испортили, я, возможно,
приду к выводу, что мне будет проще вообще отказаться от этого дела. Вы меня
слышите?
— Слышу.
— Отлично. Не кричите на нее, Стивен. Они могут подстроить
так, что вам по-настоящему захочется наорать на нее. Воздержитесь!
— Ладно.
Я не собирался орать на нее. Если я сумел бросить курить
через два дня после того, как она ушла от меня — и не закурил снова! — уж
как-нибудь я сумею продержаться сто минут и три перемены блюд, не назвав ее
стервой.
— И на него не орите. Это во-вторых.
— Ладно.
— Одного "ладно" мало. Я знаю, он вам не нравится,
да и вы ему не слишком нравитесь.
— Он же меня даже не видел. И он… психотерапевт. Как он мог
составить обо мне мнение, хорошее или плохое?
— Не прячьтесь от правды, — сказал он. — Ему платят, чтобы
он составлял мнение. Если она заявит ему, что вы перевернули ее вверх
тормашками и изнасиловали с помощью кукурузного початка, он не скажет:
"Предъявите доказательства", он скажет: "Ах вы бедняжка! И
сколько раз?". Вот и скажите "ладно" с убеждением.
— Ладно, с убеждением.
— Уже лучше, — но он сказал это без всякого убеждения. Он
сказал это, как человек, который хочет перекусить и забыть обо всем.
— Не касайтесь существенных вопросов, — продолжал он. — Не
обсуждайте имущественных вопросов даже под соусом: "Как вы отнеслись бы к
такому предложению?". Придерживайтесь одних сантиментов. Если они озлятся
и спросят, зачем вы вообще пришли, если не намерены обсуждать конкретные вещи,
отвечайте, как сейчас ответили мне: потому что хотели еще раз увидеть свою
жену.
— Ладно.
— А если они тогда встанут и уйдут, вы переживете?
— Да.
Я не знал, переживу или нет, но полагал, что переживу, и еще
я чувствовал, что Рингу не терпится окончить этот разговор.
— Как адвокат — ваш адвокат — повторяю вам, что эта встреча
— идиотство, и если она всплывет во время судебного разбирательства, я попрошу
сделать перерыв только для того, чтобы вытащить вас в коридор и сказать:
"Я же говорил!". Поняли наконец?
— Да. Передайте от меня привет диетическому блюду.
— Клал я на диетическое блюдо, — угрюмо отозвался Ринг. —
Если за обедом я не могу выпить двойное кукурузное виски, так могу по крайней
мере взять двойной чизбургер в "Пиве с Бургерами".
— Слова, достойные истинного американца.
— Надеюсь, она даст вам по рукам, Стивен.
— Знаю, что надеетесь.
Он повесил трубку и отправился за своим заменителем
алкоголя. Когда я увиделся с ним в следующий раз, уже потом, через несколько
дней, между нами возникло что-то такое, чего нельзя было касаться, хотя, мне
кажется, мы поговорили бы об этом, знай мы друг друга хотя бы чуточку побольше.
Я понял это по его глазам, как и он, конечно, по моим — мысль о том, что будь
Хамболд адвокатом, а не психотерапевтом, то он, Джон Ринг, был бы там с нами. А
в этом случае он мог бы оказаться в морге рядом с Уильямом Хамболдом.
Из конторы я пошел в "Кафе Готэм" пешком — вышел в
11 часов 15 минут. Я пришел загодя ради собственного душевного спокойствия —
иными словами, чтобы удостовериться, что кафе находится именно там, где сказал
Хамболд. Я — такой и был таким всегда. Диана, когда мы только поженились,
называла это моей "одержимостью", но, думаю, под конец она
разобралась. Я скрепя сердце полагаюсь на компетентность других людей, только и
всего. Я отдаю себе отчет, что такая черта характера способна действовать на
нервы, и знаю, что Диану она доводила до исступления. Но только она словно бы
так и не поняла, что мне самому эта черта не так уж приятна. Однако в чем-то
меняешься быстро, в чем-то — медленно. А кое в чем не меняешься вовсе, как ни
стараться.
Ресторан находился точно там, где сказал Хамболд, о чем
свидетельствовала зеленая маркиза со словами "Кафе Готэм" на ней. На
зеркальных стеклах — белый силуэт города. Он выглядел очень нью-йоркским и
вполне заурядным — просто один из примерно восьмисот дорогих ресторанов,
втиснувшихся в центр города.
Найдя место встречи и временно успокоившись (то есть в этом
отношении; мысль, что я увижу Диану, держала меня в жутком напряжении, и мне
отчаянно хотелось закурить), я свернул на Мэдисон и пятнадцать минут бродил по
галантерейному магазину. Просто рассматривать витрины снаружи было нельзя: если
Диана и Хамболд подъедут с этой стороны, они могут меня увидеть. И Диана,
конечно, узнает меня даже со спины по развороту плеч и покрою пальто, а этого
мне не хотелось. Мне не хотелось, чтобы они знали, что я приехал загодя. Ведь,
казалось мне, в этом можно усмотреть просительность, даже жалкое заискивание. А
потому я вошел внутрь магазина.
Я купил совершенно не нужный мне зонтик и вышел на улицу
ровно в полдень по моим часам, зная, что переступлю порог "Кафе
Готэм" в 12 часов 5 минут. Заповедь моего отца: если тебе нужно быть там,
приходи на пять минут раньше. Если им нужно, чтобы ты был там, приходи на пять
минут позже. Я достиг того состояния, что уже не знал, что кому нужно, и
почему, и как долго, но отцовский завет, кажется, предлагал наиболее безопасный
вариант. Если бы речь шла только о Диане, думаю, я вошел бы туда точно в
назначенное время.
Нет, вероятно, я лгу. Наверное, если бы речь шла об одной
Диане, я бы вошел в 11 часов 45 минут, сразу, как приехал, и подождал бы ее в
зале.
Несколько секунд я постоял под маркизой, заглядывая внутрь.
Зал был ярко освещен, что я одобрил. Не терплю темные рестораны, где не видишь,
что ты ешь и что пьешь. Белые стены с бодрящими импрессионистическими
рисунками. Понять, что на них изображено, было невозможно, но это не имело
значения: их спектральные цвета и широкие штрихи действовали, как визуальный
кофеин. Я поискал взглядом Диану и увидел у стены примерно в середине длинного
зала женщину, которая могла быть ею. Определить точнее было трудно, так как она
сидела ко мне спиной, а у меня нет ее дара узнавать людей в подобных позах.
Однако плотный лысеющий мужчина рядом с ней определенно выглядел, как Хамболд.
Я глубоко вздохнул, открыл дверь ресторана и вошел.
Отторжение от табака распадается на два этапа, и я убежден,
что рецидивы чаще происходят на втором. Физическое отторжение длится от десяти
дней до двух недель, после чего большинство симптомов — потение, головные боли,
тик, резь в глазах, бессонница, раздражительность — исчезают. Затем начинается
куда более длительный этап психологического отторжения. Его симптомы могут
включать депрессию — от легкой до умеренной, — тоскливое настроение,
определенную степень ангедонии (иными словами, вялое безразличие ко всему),
забывчивость, даже своего рода преходящую дислексию. Все это я знаю, потому что
заглянул в соответствующую литературу. После того, что произошло в "Кафе
Готэм", мне казалось, что это очень важно. Полагаю, можно сказать, что мой
интерес находился где-то на границе между Страной Увлечений и Царством Маний.