«10 декабря, утро. Ничего от Владимира Ильича не было…
11 декабря, утро (запись Н.С. Аллилуевой). Никаких поручений не было. Владимир Ильич ни разу не звонил. Проверить, чтобы вечером в кабинете было не меньше 14 градусов тепла.
11 декабря, вечер (запись Ш.М. Манучарьянц). Никаких поручений не было. Владимир Ильич ни разу не звонил…
18 декабря, утро (запись Н.С. Аллилуевой). Заседает пленум Центрального комитета. Владимир Ильич не присутствует, болен — никаких поручений и распоряжений.
18 декабря, вечер. Заседает пленум. Владимир Ильич не присутствует, вечерним заседанием пленум закончен…
18 января (запись М.А. Володичевой). Владимир Ильич не вызывал…
21 января (запись М.А. Володичевой). Владимир Ильич не вызывал».
Таким образом, дни, когда Ленин не вызывал и не диктовал, отмечены. Значит, во все пропущенные «Дневником» или же его издателями дни Ленин что-то диктовал? Кроме того, не ясно, велся ли «Дневник» после 6 марта 1923 г. Опубликовано, по крайней мере, ничего не было. Похоже также, что какие-то записи в «Дневнике» делались задним числом.
Однако Ленин не предусмотрел того, что предусмотреть был обязан: все его секретари доносили о происходящем у Ленина Сталину. Заговор против Ленина в этот период имел столь широкий характер, что Сталин мог действовать открыто. Написанные против Сталина Лениным статьи и письма немедленно относились секретарями Ленина Сталину, и он сам решал, как с ними поступить. Когда «Завещание» Ленина, продиктованное Володичевой, было доставлено Сталину, тот в присутствии нескольких партийных руководителей приказал «Завещание» сжечь. Володичева вспоминает:
«Был уже поздний час, когда я вернулась в секретариат. Я долго сидела там подавленная, стараясь осмыслить все услышанное у Ленина. Его письмо показалось мне очень тревожным. Я позвонила Лидии Александровне Фотиевой, сказала ей, что Ленин продиктовал мне чрезвычайно важное письмо очередному съезду партии, и спросила, что с ним делать, не показать ли кому-нибудь, может быть, Сталину. Упор нужно сделать не на то, что я была очень взволнована, просто я впервые видела его в таком состоянии. «Ну что же, покажите Сталину», – сказала Лидия Александровна. Так я и сделала…
[1251]
В квартире Сталина я увидела его самого, Надежду Сергеевну Аллилуеву, Орджоникидзе, Бухарина и Назаретяна. Сталин взял письмо и предложил Орджоникидзе и Бухарину пройти с ним в соседнюю комнату. Получилось так, что все произошло в молчании. …Примерно через четверть часа вышел Сталин. Шаги его были на этот раз тяжелыми, лицо озабоченно. Он пригласил меня в другую комнату, и Орджоникидзе спросил, как себя чувствует Ильич. …Повторяю: в квартире Сталина я увидела его самого, Аллилуеву, Орджоникидзе и Бухарина. Мне было важно довести до сведения Сталина, что хотя Владимир Ильич и прикован к постели, но бодр, речь его течет бодро и ясно. У меня создалось впечатление, что Сталин был склонен объяснить ленинское письмо съезду болезненным состоянием Ильича. «Сожгите письмо», – сказал он мне. Это распоряжение Сталина я выполнила. Сожгла копию письма, которую ему показывала, но не сказала, что 4 других экземпляра ленинского документа лежат в сейфе.
На следующий день я рассказала обо всем произошедшем Фотиевой и Гляссер. «Что ты наделала! — набросились они на меня. — Сейчас же возобнови копию!» Я тут же отпечатала пятую копию».
Троцкий считал, что «после всего того, что произошло в предшествовавшие месяцы, Завещание не могло явиться для Сталина неожиданностью. Тем не менее он воспринял его как жестокий удар. Когда он ознакомился впервые с текстом, который передала ему Крупская для будущего съезда партии, он в присутствии своего секретаря Мехлиса
[1252], ныне политического шефа Красной армии, и видного советского деятеля Сырцова
[1253], ныне исчезнувшего со сцены, разразился по адресу Ленина площадной бранью, которая выражала тогдашние его подлинные чувства по отношению к «учителю».
На заседании ЦК, где Каменев впервые оглашал завещание Ленина, по воспоминаниям секретаря Сталина Бажанова
[1254] (на которые ссылается в воспоминаниях Троцкий), «тяжкое смущение парализовало всех присутствующих. Сталин, сидя на ступеньках трибуны президиума, чувствовал себя маленьким и жалким. Я глядел на него внимательно; несмотря на его самообладание и мнимое спокойствие, ясно можно было различить, что дело идет о его судьбе». Радек, сидевший на этом памятном заседании возле Троцкого, нагнулся к нему со словами: «Теперь они не посмеют идти против вас…» Троцкий ответил: «Наоборот, теперь им придется идти до конца, и притом как можно скорее». «Завещание не только не приостановило внутренней борьбы, чего хотел Ленин», пишет Троцкий, но «придало ей лихорадочные темпы. Сталин не мог более сомневаться, что возвращение Ленина к работе означало бы для генерального секретаря политическую смерть. И наоборот: только смерть Ленина могла расчистить перед Сталиным дорогу».