— Куда?
— В бок. Чуть мяса выдрало. Не серьезно.
— Я заберу тебя оттуда.
— Не высовывайся из лагеря. Не выходи, слышишь? Там месилово. Не смей. Это приказ.
— Плевать я хотела на твои приказы, Мадан Райс. Ты мне не командир.
Лег опять на спину, зажимая рану рукой.
— А кто я тебе?
— Мой.
— Твой кто, девочка?
— Мой и все. Какая разница кто. Просто мой.
— Приказ не нарушать. Поняла? На месте оставайся. Меня Ияс заберет.
Она слегка задыхалась, и я понял, что ползет обратно по трубе, голос доносится в какой-то глухой тишине. Опустил руку с рацией и нащупал пистолет за поясом. Меня подстрелил кто-то из наших. Этот же "кто-то" передал карту Фраю. Набрал на рации комбинацию цифр, связываясь с Иясом.
— Что у вас?
— Они отступают, Мад. У нас раненые и четверо убитых дозорных. Отстреляемся и выйдем за вами. Ваши потери?
— Пока не знаю. Рик ранен. Меня слегка задело. Берегите патроны. Они и так уйдут. Не добивайте.
— Понял тебя. Держитесь. Мы скоро.
Закрыл глаза, зажимая бок и чувствуя, как кровь сочится сквозь пальцы. А потом резко распахнул глаза, почувствовав, что кто-то стоит надо мной, направив на меня пушку. Ухмыльнулся, узнав одного из игроков-перебежчиков, которого спасли от казни несколько недель назад.
— Что ж с первого раза промазал, м? Или снайпера своего испугался?
— Так я сейчас не промажу. Ты брата моего убил, сука.
— Мои соболезнования, — я поморщился и достал из-за пазухи флягу, — не дергайся, дай спирту хлебнуть перед смертью. Помянуть братца твоего, хотя я в упор не знаю, кто это был.
— Хлебай. Все равно пристрелю.
Сделал большой глоток алкоголя и выдохнул, когда горло перехватило огнем.
— Так кем был твой брат?
— Тебе какая разница, мразь? Будь ты проклят и молись — ты сейчас сдохнешь.
— Т-ц-ц. Я не верю в Бога, и я и так проклят.
Вдалеке раздался рокот приближающегося мотоцикла, и в ту же секунду парень взмахнул руками и завалился на спину, мне на лицо брызнула его кровь, и я вытер ее тыльной стороной ладони и сделал еще один глоток спирта.
— Упокой, Господи, его душу без молитвы.
Приподнялся, опираясь на локоть, вглядываясь в силуэт на мотоцикле. Узнал, и внутри что-то дернулось. Упрямая ведьма. Таки приехала. Шлем сняла, и волосы веером взметнулись. Бежит ко мне и уже через секунду губами горячими лицо обжигает, стоя на коленях.
— Расстреляю за то, что приказа ослушалась, — а сам отвечаю на ее поцелуи и волосы глажу ладонью окровавленной. — дура мелкая…
— А как же только после тебя? — улыбается и трется щекой о мою щеку, и я млею, бл**ь… плыву на хрен на волнах бешеного кайфа от этой улыбки. Сколько лет она мне не улыбалась?
— Поэтому не сегодня, — улыбаюсь в ответ, а она на ладони мои окровавленные смотрит и лихорадочно футболку задирает, открывая рану.
— И правда, слегка.
— Ну я же сказал, — пока смачивает вату спиртом, глажу ее волосы, пропуская сквозь пальцы, и, когда обжигает дикой болью, продолжаю гладить. Я подыхать от боли буду, но, если она рядом, ни одна анестезия не нужна.
— Ты — лжец.
Заставил посмотреть себе в глаза и сильнее прижал ее пальцы с ватой к своему боку.
— Я никогда не лгал тебе, Бабочка.
— Лгал…
ГЛАВА 3. МАРАНА
Я чувствовала, как обнимает меня сзади горячими ладонями и дышит в затылок… прикусывает кожу… под рев мотоцикла, и пальцы мне ребра сжимают все сильнее и сильнее. Под майку забираются, накрывая грудь и заставляя судорожно всхлипнуть.
— На дорогу смотри, Бабочка-а-а.
Вцепилась в руль и смотрю вперед, кусая губы, пока он, едва касаясь, дразнит соски и проводит языком по шее, обжигая горячим дыханием.
— Обожаю, когда они вот так сжимаются и твердеют. Я голодный, Найса. Я такой голодный.
Его откровенность всегда повергала в шок. Он редко говорил двусмысленно. Называл вещи своими именами, заставляя дрожать от возбуждения. Так было всегда. Мадан не играл в игры. Он требовал и брал, и лишь тогда начинал дразнить долго и мучительно, озвучивая каждое прикосновение, рассказывая, что сделает дальше, и вызывая у меня едкий румянец на щеках и пульсацию между ног.
— Ты ранен, — пытаясь сбросить его руку.
— Плевать. Когда смерть так близко, любить хочется втройне. Я валялся там и думал не о том, что могу сдохнуть, а о том, что не до любил тебя. Все эти годы я мог по пальцам пересчитать, сколько раз тебя брал… Мало. Ничтожно мало. Трахать тебя хочу. Нежно и долго трахать, Наааай. Ты так пахнешь… твою мать, я так голодал по твоему запаху. Я знаю, ты уже влажная для меня.
О нет, не просто влажная, мои колени стиснули мотоцикл, и я прижимаюсь к его груди спиной, чувствуя, как все тело покрывается мурашками от этих мучительно медленных ласк и от его слов. Едва касается ребер, скользит по бокам и снова возвращается к соскам, пока не сжал грудь сильно, заставляя всхлипнуть.
— Я хочу тебя… сейчас хочу. Сворачивай к деревьям, Бабочка.
— Нет, — прибавила газу, и мотор яростно взревел под нами.
— Нет? — все так же кончиками пальцев по животу, заставляя его судорожно сжиматься. Потянул подол застиранного мешковатого платья вверх. Скользя между ног и сжимая плоть через материю трусиков, — Каждую ночь я представлял, как ты извиваешься подо мной и стонешь мое имя. Люди умирали вокруг, воняло мертвецами, кровью, гарью и смертью, а я думал о тебе, — двигает пальцем по материи, то надавливая, то едва касаясь, и я, тяжело дыша закатываю глаза, теряя управление, и тут же открываю, чтобы смотреть вперед. Чокнутый… мы же разобьемся.
Его голос обволакивал, просачивался в каждую пору на теле. Он голодал? Он не представляет, в каком аду жила я сама. И сейчас я в аду, и огненные языки лижут мой позвоночник от копчика к самому затылку. А он дразнит намеренно медленно, намеренно с этим потрясающе-пошлым шепотом мне на ухо, от которого сладко тянет низ живота. Его голос. Он умел им доводить до безумия, до той тонкой, как волосок, грани, когда я могла взорваться лишь от его хриплого приказа сделать это. Проникает в меня пальцем на всю длину, и по моему телу проходит судорога. Мотоцикл виляет на дороге, прыгая по щебенке.
— Какая горячая. Огненная. Бл*****ь, Найса, останавливайся. Иначе мы на хрен разобьемся, когда ты будешь кончать.
— Боишься, — застонать от резкого толчка и от ощущения, как он сильно сжал сосок, посылая по моему телу разряды в пятьсот вольт электричества, одновременно впиваясь зубами мне в затылок, — разбиться?