Чан Кайши - читать онлайн книгу. Автор: Александр Панцов cтр.№ 77

Что же касается младшего сына Чан Кайши — Вэйго, то он, приехав в начале декабря 1936 года в Берлин, поступил на ускоренные языковые курсы Берлинского университета, где проучился чуть более четырех месяцев. Во время учебы он едва не попал в неприятную историю, когда хозяин его квартиры, некто барон фон Стенгель донес на него в гестапо, будто он не уважает фюрера и симпатизирует коммунистам. Дело удалось замять. Вэйго переехал на другую квартиру, а через несколько месяцев, в ноябре 1937 года, под именем Вего был зачислен в горнострелковую дивизию вермахта, получив через некоторое время чин унтер-офицера.

Чан Кайши тем временем завершил свой долгий отпуск и 27 мая 1937 года вернулся к исполнению государственных обязанностей. За день до того он прибыл на дачу Мэйлу, находившуюся, как мы помним, недалеко от городка Гулин в горах Лушань (север провинции Цзянси). Здесь 8 июня возобновились его прямые переговоры с представителем китайской компартии Чжоу Эньлаем. Со стороны КПК в них приняли участие такие видные коммунисты, как Линь Боцюй и Бо Гу, а с гоминьдановской — Мэйлин, Т. В. Сун и Чжан Чун (заведующий орготделом Центрального исполкома Гоминьдана).

Первый тур переговоров прошел еще 26 марта в Ханчжоу, но тогда они мало что смогли согласовать. На той встрече Чан высказал уверенность, что из-за сильной оппозиции со стороны ветеранов Гоминьдана сотрудничество коммунистов с его партией невозможно. Он лишь «в принципе» дал свое согласие прекратить гражданскую войну. А вот новый тур переговоров, в Лушани, продолжавшийся до 15 июня, оказался более успешным. Была достигнута официальная договоренность о прекращении гражданской войны и три принципа Сунь Ятсена объявлены идеологической основой сотрудничества. Вместе с тем не все важные вопросы были разрешены. Чан и Т. В. Сун, например, настаивали на том, что компартия «не должна быть слишком многочисленной», что ей нужно сначала, до организации единого фронта, «завоевать доверие страны» и что ее рост не должен «создавать крупных затруднений для Чан <Кайши>». Согласия на это они не получили. Не удалось Чану добиться и того, чтобы Мао Цзэдун выехал за границу (а Чан этого очень хотел). Но, как говорится, «политика есть искусство возможного».

За полтора месяца до того, в начале апреля, Чан Кайши в обстановке секретности провел в Шанхае и переговоры с полпредом СССР Богомоловым: в обмен на союз с китайской компартией Чан хотел заручиться согласием советского правительства помогать Гоминьдану материально. Ему очень хотелось заключить на случай войны договор с Советским Союзом о взаимопомощи, но Сталин по-прежнему не хотел втягиваться в японо-китайский конфликт. 12 апреля Богомолов сообщил новому министру иностранных дел Китая Ван Чунхою, что вместо договора о взаимопомощи Москва стремится к немедленному началу переговоров с Нанкином «о пакте неагрессии», то есть ненападении.

Стороны продолжали обсуждать возможные варианты, но ни Чан, ни Сталин не форсировали заключение пакта. Чан продолжал, как мы видели, дискутировать с коммунистами, а Сталин пребывал в уверенности, что политика Японии на Дальнем Востоке «несколько смягчилась». На эту мысль его настраивал Богомолов, неоднократно докладывавший в МИД, что «“мирный” период <в японо-китайских отношениях> затянется на продолжительное время… К “большой”… войне в Китае они <японцы> не готовы». Советская разведка информировала Сталина в том же духе.

Чан тоже, по-видимому, лелеял надежду, что Япония не решится напасть на Китай. То, что Страна восходящего солнца «старается избегать рисков» в Китае, с апреля 1936 года внушал ему его главный военный советник фон Фалькенхаузен. Этот бравый немецкий генерал даже полагал возможным для китайской армии начать собственное наступление на японские позиции в Китае: засылать диверсантов и партизан в Маньчжурию и саму Японию, а также атаковать японские гарнизоны в Ханькоу, Шанхае, Северном Китае и на западном побережье Кореи. Шансы Китая в будущей войне он оценивал очень высоко, считая, что китайцы вполне могут отбросить японцев к северу от Великой китайской стены.

Однако как советские информаторы Сталина, так и немецкий советник Чана были неправы. И это стало очевидно очень скоро. В середине лета 1937 года японцы нанесли новый удар по армии Чан Кайши, на этот раз в районе Бэйпина. Китайские войска оказали сопротивление, но разгромить агрессора были не в силах. Таким образом, началась широкомасштабная война, которую многие и в Китае, и на Тайване считают началом Второй мировой.

Трудно винить Чан Кайши в недальновидности или излишней доверчивости по отношению к немецкому советнику. Да, он знал, что японцы сосредоточивают силы недалеко от Бэйпина и Тяньцзиня — об этом ему доносили секретные агенты. Более того, 17 июня 1937 года ему в Гулине рассказал об этом его американский знакомый, корреспондент «Нью-Йорк таймс», только что вернувшийся из поездки в Маньчжоу-Го. Он сообщил о замеченной им переброске больших контингентов японских войск с севера на юг Маньчжурии и об их концентрации на границе с Китаем. Но у Чана была и другая информация — о том, что японцы на границе с СССР только что увеличили свои войска на 20 тысяч человек, вероятно, готовясь напасть на Советский Союз.

Американскому гостю Чан Кайши показался утомленным. После неудачного падения со стены в Хуацинчи в декабре 1936-го он постоянно испытывал боль в позвоночнике и носил корсет. Ни иностранные, ни китайские врачи помочь ему ничем не могли, уверяя, что и операция ничего не даст. Но он, невзирая на все это, теперь был действительно преисполнен решимости сражаться с японцами. По крайней мере, он твердо заявил гостю, что «больше не пойдет японцам на уступки и будет драться до конца».

На такого болезненно самолюбивого человека, как Чан Кайши, Сианьские события не могли не оказать глубокого психологического воздействия. Ведь в Сиани он действительно «потерял лицо», и за это должны были ответить не только маршал Чжан и генерал Ян, но и японские «карлики»! Чаша терпения Чана наполнилась до краев, и достаточно было одной капли, чтобы она переполнилась.

Такой каплей явилось радиосообщение, которое он получил рано утром в четверг, 8 июля 1937 года. В нем говорилось, что накануне, 7 июля, около половины одиннадцатого вечера, в районе моста Лугоуцяо через реку Юндинхэ в 30 ли к юго-западу от Бэйпина произошло вооруженное столкновение японских и китайских солдат. Реку Юндинхэ (Река Вечности) раньше называли Лугоухэ (Черная канава), отсюда — такое неблагозвучное название моста, вообще-то очень красивого, белокаменного, украшенного по обеим сторонам резными фигурками свирепых каменных львов (их насчитывается около пятисот). Этот мост, выстроенный в XII веке, иностранцы называли мостом Марко Поло, так как великий путешественник упомянул о нем в своей книге, отметив, что «в целом свете нет такого хорошего моста».

Само столкновение было заурядным. Началось оно с того, что командир небольшого японского отряда, квартировавшего на левом берегу реки по условиям Боксерского договора 1901 года, закончив запланированные на тот день маневры, обратился к командиру китайского гарнизона, дислоцированного на правом берегу реки, в городке Вань-пин, с требованием пропустить его солдат в город на поиск пропавшего японского военнослужащего. Китайский офицер ответил отказом. После этого началась стрельба. У кого первого сдали нервы, сказать трудно: китайцы, понятно, винят японцев, а те — китайцев. Сначала шла ружейная перестрелка, но затем японцы (и в этом уже сомнений нет) дали залп по китайским позициям из артиллерийских орудий. Китайцы ответили. На следующий день, правда, всё улеглось, да и пропавший солдат нашелся: он, оказывается, провел ночь в китайском борделе. Так что всё, вероятно, могло и обойтись.