Исландия - читать онлайн книгу. Автор: Александр Иличевский cтр.№ 47

М и р ь я м (после долгого раздумья). Почитай мне ещё.

М и х а и л. Вот видишь, тебе нравится слушать. Всё дело в темпераменте.

М и р ь я м. В характере.

М и х а и л. Ничего не поделаешь.

М и р ь я м. Всю жизнь любила слушать. Сначала сказки, затем истории.

М и х а и л. Если не рассказывать, то каким был балбесом, таким и останешься.

М и р ь я м. Да, ничего не поменяется, если не говорить.

М и х а и л. Молчуны гибнут первыми. Мне так кажется. Потому я счастлив с тобой, что ты слушаешь.

М и р ь я м. А я счастлива, что ты говоришь так. Почитаешь ещё?

М и х а и л. Хорошо. (Откашливается. Читает.)

БЕЛЫЙ ГОРОД

На мраморной доске расставлены шахматные фигуры. Сад в окна перекипает бугенвиллеей, благоухают плюмерия и олеандр; над соседней кровлей завис бронзовый Будда, беременный солнцем. В квартире в Рехавии на потолке наклеены звёзды из флуоресцентной бумаги. И когда Будда закатывается за кровлю, а сумерки втекают в сад и окна, бумажное созвездие тлеет над изголовьем.

Лунное тело перед балконной дверью, распахнутой в заросли роз и шиповника, – не решается сделать шаг: будущего не существует. Самое страшное во взрослой жизни – не то, что время истаяло, а невозможность застыть, уподобиться шпанской мушке, утопающей в слезе вишневой смолы. В Суккот поются нигуны ^[18], псалмы и песни. Окна распахиваются Верди, Малером, Марли… Воздух дворов зарастает монетами милостыни – серебро и медь заката ссыпаются каждому в душу.

Мир в это время года состоит из благодарения. Солнце падает в пять часов пополудни, будто торопится к началу дня, как в детстве хотелось скорее заснуть, чтобы вновь насладиться утром. Человек состоит из голоса и горстки воспоминаний. Город, в котором он идёт, подобно игле в бороздке, по узким, заросшим доверху камнем улочкам, заново извлекает одному ему ведомую мелодию.

Месяц отдыха и половодье праздников. Розы, шиповник, плюмерия отцветают, их ароматы слабеют и оттого печальны. Месяц Юпитера, катящегося слезой по скуле, месяц полной луны, висящей над городом, как великолепный улей – мыслей, томлений, грёз. Эти пчёлы собирают нектар с наших душ. В лунном свете руины прекрасны. Черепица обрушенных кровель похожа на чешую. Ангелы проносятся над улицами, заглядывают в окна и, помешкав, вытаскивают из них за руки души. Некоторых возвращают обратно.

Гемула спит безмятежно, простыня чуть колышется над её дыханием. Лунный луч гадает по её ладони. Горлинка в кроне вздрагивает во сне. Облака проплывают на водопой к морю. Гемула утром потягивается перед окном. И склоняет голову, когда луч надевает на неё корону. В полдень в саду плачет, как птичка, котёнок. Но Гемула не слышит, перебирая вместе с Шопеном в четыре руки клавиши; грудь её полнится колоколом звука, руки колышутся, пальцы бегут сквозь вечность.

Жаркий воздух движется в кронах сосен. Немецкая колония полна тени и кипарисов. Гемула обнимает весь воздух руками. Дочь аптекаря Занделя, храмовника, почившего вместе с соратниками на берегу Аделаиды, ещё до войны умерла от туберкулеза. С тех пор каждую ночь она возвращается в эти руины, чтобы погладить двух львов у порога отчего дома – в Эмек Рефаим – Долине Гигантов, месте, где когда-то обитали двухсаженные големы, сделанные ещё Сифом солдаты-великаны.

Под Гемулой проносятся крыши, купола. Бога не только нельзя представить, но и Храм Его невозможно узреть. Она пролетает над Сионскими воротами и аккуратно присаживается на кровле, под израильским флагом. Внизу в лучах прожекторов среди молящихся женщин больше, чем мужчин. Гемула заглядывает одной девице через плечо, силясь прочесть страничку. Но тут пролетающий ангел сердито грозит ей и прикладывает палец к устам. И Гемула послушно отправляется восвояси.

Жизнь на середине. Мысли об отсутствии страха. О том, что пейзаж теперь интереснее портрета. Особенно если от моря подняться в пустыню. Вади Дарга зимой несёт воды, собранные с лика Иерусалима, в Мёртвое море. Готика отвесных склонов, скальные соборы, – с их кровли отказался шагнуть Иисус. Стóит заблудиться в пустыне, чтобы встретить себя. Смерть – это объятия двойника.

Тристрамии облетают каньон и меняют курс к оазису – лакомиться финиками и купаться. Пустыня, человек, каменная пирамидка, заклинающая духов пустыни, – знак, запятая. Строки тоже призваны заклять духов чистой бумаги. Море проступает на зазубренном горами лезвии горизонта. Противолодочный самолёт барражирует над границей. Призрак Лоуренса Аравийского седлает верблюда, и тот встаёт, не понимая, кто натягивает поводья. Впереди над Негевом толпятся миражи Синая.

«Знаешь, Господи, – шепчет Гемула, – я бы хотела быть смертной, обыкновенной тристрамией – чёрной пугливой птицей. Что мне жизнь вне тела – маета, и только. Тело – залог соучастия в Творении. Важно обладать обоняньем, дыханием, болью. Что за скука Твоя хлебная вечность». Вдруг из-за холма звучит скрежет пониженной передачи, и навстречу переваливается через гребень пикап, полный скарба, женщин, детишек; бедуины машут руками, улыбаясь. Солнце касается медным зрачком горизонта и заливает пустыню лучистым взором.

Совсем близко раздаётся ужасный крик Бен-Гура. Мирьям пугается. Михаил и Мирьям застывают на месте, затем бросаются к кулисе. Мирьям останавливается на полдороге, затем бросается к ждущему её Михаилу, снова останавливается, возвращается, подбирает подол, снова бежит к Михаилу. Они ждут, отвернувшись, пряча головы в плечи и обнимая друг друга. На сцену въезжает джип. Следователь Фридман правит им, свесив левую руку в окно. Он останавливает машину прямо под носом обеспокоенного Бен-Гура. Фридман выходит из кабины, достаёт из кузова складной столик, складной шезлонг, термос, усаживается за стол, наливает себе кофе.

Михаил и Мирьям растерянно стоят перед следователем.

М и х а и л (тихо). Что нам теперь делать?

М и р ь я м. Успокойся.

М и х а и л. Это ты сначала успокойся.

М и р ь я м. Правда, что-то я разволновалась. Кто это? Монах?

М и х а и л. Ты в самом деле разволновалась. Я не знаю. Сейчас спросим.

Ф р и д м а н. Не бойтесь. Я не кусаюсь. (Мирьям и Михаил смотрят на него.) Я смирный.

М и р ь я м (тихо). Это он?

М и х а и л. Кто?

М и р ь я м. Ну…

М и х а и л. Следователь?

М и р ь я м. Да.

Ф р и д м а н (Мирьям). Позвольте представиться. Инспектор Дрор Фридман.

М и р ь я м. Нет, это не монах.

М и х а и л. Он сказал же, что он следователь.

М и р ь я м. Да, он так сказал.