– Миз Редди, – говорит, – я не хотел никак обидеть. Спасибо вам, не пришлось мне долго топать домой с мокрыми ногами, а меня учили не быть неблагодарным. Бабуля моя села бы в могиле и наорала б на меня, если б я вам не вернул, что взял.
Через миг враждебность тает, Шила отводит взгляд.
– Все шикарно, – говорит. – Просто…
Кел ждет, по-прежнему смущенный.
– У меня дети. Нельзя, чтоб посторонние мужчины толклись тут.
Когда Кел вскидывает голову, изумленный и оскорбленный, она продолжает едва ли не сердито:
– Дело не в вас. Люди, они сплетники лютые в этих краях. Нельзя давать им повод болтать обо мне всякое хуже того, что и без того уже болтают.
– Что ж, – говорит все еще слегка обиженный Кел, – приношу извинения. Не хочу создавать вам никаких хлопот. Больше не буду под ногами путаться.
Вновь протягивает носки, но Шила не берет их. На мгновение ему кажется, что она скажет еще что-то, но Шила кивает и пытается закрыть дверь.
Кел спрашивает:
– Слыхали что-нибудь о сынке вашем Брендане?
Вспышка страха в глазах у Шилы сообщает ему то, что он хотел узнать. Шилу тоже предостерегли.
– С Бренданом все шик, – говорит она.
– Если услышите что-нибудь, – говорит Кел, – может, дадите знать Каролайн Хоран… – Но не успевает договорить, как Шила захлопывает дверь у него перед носом.
По дороге домой Кел завозит печенье Марту – в благодарность за прошлую ночь и в знак того, что весь день ведет себя прилично. Март сидит у себя на крыльце, глазеет на мир и вычесывает Коджака.
– Как голова? – спрашивает он, отводя нос Коджака от печенья. Вид у Марта бодрый, как обычно, хотя побриться ему б не помешало.
– Не так плохо, как я рассчитывал, – отвечает Кел. – Как сам?
Март подмигивает и наставляет на Кела палец.
– Вот ты понимаешь теперь, за что мы любим Малахи. Пойло у него чистое, как святая вода. Человека губят примеси.
– А я-то думал, что алкоголь, – говорит Кел, чеша Коджака за ушами.
– И близко нет. Я б мог бутылку лучшего у Малахи выхлебать, встать поутру и весь день отработать. Но вот у меня двоюродный за горками живет, к его пойлу я не притронусь и шестом десятифутовым. Бодунища в нем до Рождества хватит. Он то и дело зовет меня заглянуть да принять по капельке, так я каждый раз ищу отговорку. Чисто минное поле, это общение с ним, как есть.
– Пи-Джей прошлой ночью ничего не видел? – спрашивает Кел.
– Ни синь-пороха, – отвечает Март. Выщипывает с репейника пух, бросает его в траву.
Кел произносит:
– Тот парень, Дони Макграт, тебя сейчас недолюбливает.
Март смотрит на Кела секунду, а затем разражается визгливым хихиканьем.
– Господи ты боже мой, – произносит он, – умереть не встать с тобой. Ты про ту заварушку в пабе? Если б Дони Макграт убивал овец у всякого, кто его на место ставит, он бы спать вообще не укладывался. У него для такого трудовой этики не хватит.
– Пи-Джей его на место ставил последнее время? – уточняет Кел. – Или Бобби Фини?
– Не одно с тобой, Миляга Джим, так другое, – качая головой, говорит Март. – Какой там телескоп, тебе надо играть в “Клюдо”
[47]. Я тебе куплю такую, можешь приносить ее с собой в паб, все вместе сыграем. – Досмеивается, щелкает пальцами Коджаку, чтоб вернулся причесываться. – Вечером придешь на опохмел?
– Не, – отвечает Кел. – Надо оклематься сперва. – Никакого желания ехать в “Шон Ог” у него нет – ни сегодня вечером, ни в целом. Блеск и прыть тамошних мужиков, их болтовни и переменчивых лиц ему нравились, но теперь, задним числом, все это видится Келу иначе – как свет, что блестит на реке, и кто его знает, что там в глубине.
– И это славный крепкий мужик вроде тебя, – говорит Март, скорее печалясь, чем осуждая. – Что сталось с юным поколением, а?
Кел смеется и направляется к машине, гравий на дорожке у Марта похрустывает под ногами.
Оказавшись дома, он извлекает блокнот и усаживается на крыльцо перечитать все, что у него накопилось. Нужно привести мысли в порядок. Эта стадия расследования ему никогда не нравилась: все в беспорядке и слоится, разветвляется во все стороны, а многое и не происходило вовсе. Кел возится с этим ради того, чтоб, если повезет, удалось прояснить всякие туманные теории и выловить среди них что-то осязаемое.
В теперешнем деле есть личный оттенок, к которому Кел непривычен. Страх в глазах у Шилы и Каролайн подсказал ему, что предостережение прошлой ночью – не нечто общее, адресованное назойливому куму. Оно касается Брендана.
Кел хотел бы понимать, чего или кого именно ему следует опасаться. Брендан вроде бы боялся Гарды, и Шила, вполне возможно, тоже боится полиции – либо из-за Брендана, либо машинально. Но Келу никак не удается отыскать причину, почему Каролайн, или Март, или сам он должны бояться гарды Денниса, разве что вся округа замешана по уши в неведомой обширной криминальной афере, какая способна рвануть до неба, если Кел задаст слишком много вопросов, но такое представляется маловероятным.
Очевидная альтернатива в том смысле, что они вроде бы единственные, от кого тут может исходить угроза, – дублинские пацаны-купцы. Кел прикидывает, что, как и любые сбытчики где угодно, эти не задумываясь избавляются от любого, кто доставляет им хлопоты. Если Брендан так или иначе стал неудобен и они его прибрали, вряд ли им понравится, что какой-то любознательный янки тут вынюхивает. Вопрос в том, откуда они об этом могут узнать.
Кел чует, что приходит время ему потолковать с Дони Макгратом. Теперь, как ни крути, у него на то есть безукоризненная причина. Март знает, что Келу та стычка в пабе все еще кажется подозрительной. Вполне естественно в таком случае чуток тряхануть Дони насчет той овцы. Это никак не пойдет вразрез со вчерашним предостережением – если только Март не считает, что овца как-то связана с Бренданом. Келу интересно поглядеть, что случится после того, как он пообщается с Дони.
Сидит некоторое время с блокнотом, глядя на карту и размышляя, куда и почему, по ошибочному или правильному мнению Арднакелти, слинял Брендан.
За окном тучи свой дождь все еще удерживают, но зелень полей блекнет с угасающим светом. Вечер здесь пахнет по-особенному, плотно и прохладно, с головокружительным ароматом трав и цветов, какого совсем не слышно днем. Кел встает, чтобы включить свет и разложить покупки.
Он собирался послать шерстяную овцу Алиссе, но теперь не уверен, не дурацкая ли это затея. Может, дочь решит, что он обращается с ней как с малым дитем, и обидится. В конце концов он высвобождает овцу из зеленой бумаги и ставит ее на каминную полку в гостиной, где овца устало клонится набок и вперяет в Кела печальный укоризненный взгляд.