Невидимая сила. Как работает американская дипломатия - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Бёрнс cтр.№ 116

Все лето 2009 г. мы продолжали систематически инвестировать в наших партнеров по «Группе 5 + 1». Отчасти это было связано с интересной новой идеей, предложенной генеральным директором МАГАТЭ Мохаммедом эль-Барадеи. В конце срока своего пребывания на посту главы МАГАТЭ эль-Барадеи все еще не забыл свои частые столкновения с администрацией Буша, но теперь стремился помочь новой администрации США занять более конструктивную позицию. В начале лета иранцы направили в МАГАТЭ официальное уведомление о том, что Тегеранский исследовательский реактор (ТИР), на базе которого производились медицинские изотопы, почти исчерпал запасы топливных пластин из высокообогащенного (20%) урана, поставленных аргентинцами в 1990-х гг. Смысл документа был понятен: или эль-Барадеи находит другого поставщика, или иранцы сами будут обогащать ядерное сырье и, таким образом, продвинутся по пути создания высокообогащенного оружейного урана.

Эль-Барадеи предложил оригинальную идею: почему бы не подыграть блефующим иранцам и не поставить им топливные пластины, не представляющие угрозы с точки зрения использования в целях обогащения ядерного сырья и создания ядерного оружия? Боб Эйнхорн, мой коллега по Группе политического планирования, где я работал во времена Бейкера, а теперь занимавший в Госдепартаменте пост главного советника по проблемам нераспространения ядерного оружия, и Гари Самор, который занимался этой проблемой в аппарате СНБ, заинтересовались идеей и пошли дальше: почему бы не предложить поставлять топливные пластины для ТИР, но потребовать, чтобы иранцы «заплатили» за это приблизительно 1200 кг низкообогащенного (5%) урана? Это количество примерно соответствовало количеству сырья, необходимого для производства партии топливных пластин из высокообогащенного (20%) урана (и количеству сырья, необходимого для создания одной атомной бомбы), то есть для замещения израсходованной партии аргентинского сырья. За вычетом этого количества из тогдашних запасов (приблизительно 1600 кг) у иранцев осталось бы только 400 кг – намного меньше, чем требовалось для создания ядерного оружия. Иранцам потребовалось бы около года, чтобы вновь накопить запасы сырья, достаточные для создания одной бомбы. Это обеспечило бы время и пространство для серьезных переговоров как по промежуточному соглашению о «замораживании в обмен на замораживание», так и по заключению всеобъемлющего соглашения.

Другой приоритет весной и летом 2009 г. состоял в развитии сотрудничества с Россией в области решения иранской ядерной проблемы. Война в Грузии в августе 2008 г. нанесла сокрушительный удар по американо-российским отношениям, и администрация Обамы начала прилагать усилия для их «перезагрузки». Кооперация с Россией имела ключевое значение для эффективной работы «Группы 5 + 1». Если бы иранцы поняли, что им не удастся разделить позиции Москвы и Вашингтона и что мы с русскими можем сотрудничать в области ужесточения санкций против Ирана, настроение в Тегеране могло бы измениться. Блестящим началом совместной работы стал разговор президента Обамы с Дмитрием Медведевым, состоявшийся в Лондоне в апреле 2009 г. Госсекретарь Клинтон работала в тесном контакте с российским министром иностранных дел Лавровым, а у меня было несколько долгих негласных бесед с заместителем министра иностранных дел Сергеем Рябковым, моим коллегой, представляющим Россию в «Группе 5 + 1». Мы с Рябковым обсудили предложение по ТИР и начали в общих чертах разрабатывать соглашение о сотрудничестве, в соответствии с которым Россия могла бы производить топливные пластины для ТИР, получая за это от иранцев низкообогащенные ядерные материалы.

Кульминация событий наступила в сентябре 2009 г. В Нью-Йорке вскоре должна была открыться очередная сессия Генеральной Ассамблеи ООН, а вслед за ней в Питтсбурге – саммит «Большой двадцатки». В этот момент британская и французская разведки обнаружили заслуживающие внимания свидетельства обогащения иранцами урана на секретном предприятии, спрятанном в недрах горы близ города Кум. Особую тревогу вызывали относительно скромные масштабы производства на этом секретном объекте – его мощности (приблизительно 3000 центрифуг) были явно недостаточны для производства обогащенного уранового топлива для атомной электростанции, но позволяли произвести материалы, необходимые для производства одной или двух атомных бомб в год. Явно обеспокоенные намерениями западных государств разоблачить их, иранцы направили эль-Барадеи краткое, на первый взгляд совершенно безобидное послание, информируя МАГАТЭ (спустя несколько месяцев после того, как они обязаны были это сделать) о каких-то якобы строительных работах, ведущихся неподалеку от Кума, на предприятии под названием «Фордо».

Вечером 20 сентября эль-Барадеи вместе со мной, Самором и Эйнхорном шел на запланированную встречу в нью-йоркском отеле Waldorf Astoria. Он немного устал от смены часовых поясов после перелета и не знал, что нам уже известно о «Фордо». Генеральный директор МАГАТЭ достал из кармана и вручил нам полученное от Ирана уведомление. Когда мы с Гари и Бобом по очереди прочли его, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие, стало ясно, что речь идет о секретном объекте под Кумом. Теперь у нас было достаточно рычагов влияния на иранцев и сильные аргументы, которые мы могли использовать в отношениях с русскими. Медведев был возмущен открытием – отчасти потому, что для русских новость стала сюрпризом, а отчасти потому, что иранцы, как выяснилось, обманывали и их тоже. Когда несколько дней спустя в Питтсбурге президент Обама объявил о выявленном нами нарушении иранцами своих обязательств, это усилило решимость «Группы 5 + 1» серьезно надавить на них на встрече, которая должна была состояться в Женеве 1 октября, и в итоге Тегеран отказался от своих претензий.

Солнечным днем в начале октября, опять-таки по инициативе Хавьера Соланы, я и мои коллеги из «Группы 5 + 1» встретились с Саидом Джалили и иранской делегацией в шато под Женевой. Мы попусту потратили три утренних часа, излагая друг другу хорошо известные позиции. Сгорая от нетерпения и боясь упустить момент, во время перерыва на ланч я подошел к Джалили, пожал ему руку и сказал:

– Думаю, нам есть о чем поговорить.

Он согласился, видимо, имея на это предварительное разрешение Тегерана. Так начался диалог на высшем уровне между Соединенными Штатами и Ираном – первый после 1979 г.

Мы прошли в небольшую соседнюю комнату и уселись за круглый полированный стол, за которым могли поместиться четыре человека. К нам присоединились Боб Эйнхорн и сопровождавший Джалили его заместитель Али Багери. Пунит Талвар, который подошел несколько минут спустя, расположился позади Боба. Джалили говорил мягче, чем на нашей предыдущей встрече. На этот раз мы обошлись без вводных слов. Это был первый двусторонний диалог, который мы когда-либо вели с иранцами по ядерной проблеме, и я не хотел попусту тратить время на длинную преамбулу. Я также обратил внимание на то, что Джалили, несмотря на всю его напыщенность, по-прежнему очень недоверчиво относился к нашему разговору. Он был правоверным борцом за Исламскую революцию и пришел к своим убеждениям через трудный опыт. На войне с иракцами в 1980-х гг. Джалили был ранен, потерял часть правой ноги и довольно сильно хромал. Как и многие представители его поколения, он в окопах на полях сражений понял, что Иран никому не должен доверять и может полагаться только на свои силы.