– Думаю, в какой-то момент этого может хотеться, – сказала я. – Но это может оказаться ужасной ошибкой, о которой будешь жалеть всю оставшуюся жизнь.
Она взялась за стеганое покрывало, стала дергать за нитки, создававшие витиеватый узор, – дырочки на месте ниток были похожи на крошечные следы зубов.
– Фейт, все будет в порядке, – сказала я. – Мы позаботимся об этом.
Она подняла голову, и я увидела ее миндалевидные глаза с приподнятыми вверх уголками, морщинки, растрепанные волосы, губы.
– Эйлса, – поправила она меня. – Вы назвали меня Фейт и не первый раз.
– Правда?
– Да. И раньше называли.
– Неужели? – Я попыталась рассмеяться. – Просто ты напоминаешь мне ее. И сидишь на ее кровати, в окружении ее вещей.
Эйлса посмотрела на разбросанные по полу вещи.
– Я искала перчатки, а потом… Здесь столько всего. – Она вздохнула, слегка повернулась, чтобы прислониться к зеркалу, положила руки за голову и откинулась назад. – Том всегда думал, что вы держите ее здесь взаперти или что она мертва. Что вы убили ее и похоронили в саду. Нет, нет! – Она взмахнула руками. – Конечно, теперь, когда я вас так хорошо знаю, я в это не верю. На самом деле никогда не верила. – Она сделала движение рукой, словно пыталась охватить всю комнату. – Но, Верити, здесь все: одежда, косметика, телефон. Даже ее паспорт.
Я сделала глубокий вдох и почувствовала, как воздух давит на грудь.
– Старый телефон. Старый паспорт. Все используют родительский дом, как свалку.
Эйлса продолжала смотреть на меня, и я видела сомнение у нее в глазах. Я ее не виню. У нас обеих были секреты – у нее-то точно, все эти любовники. Я думала о Томе, а она – о Фейт. Мы, так сказать, сидели по разные стороны стола, друг напротив друга и задавались вопросами. Но тем не менее мы поладили. Презумпция невиновности. Смягчающие обстоятельства. Частичное оправдание.
Когда-то давно Фейт вырезала свои инициалы на изголовье кровати, потом его перекрашивали, но до сих пор можно было разглядеть очертания букв. Я провела по ним пальцем. В комнате стояла такая тишина, что было слышно, как падает пыль.
– Том был прав, – сказала я. – Она мертва.
– Что? – Эйлса с трудом открыла рот.
– Она погибла, – сообщила я. – Обычное дело: несчастный случай. Во всяком случае к такому выводу в итоге пришла полиция. Это произошло в тот день, когда мы поругались: она заявила, что уезжает, никогда не вернется, и вылетела из дома, хлопнув дверью. Я решила ее догнать, поговорить, извиниться, но когда я добралась до станции, оказалось уже слишком поздно. Было темно, шел дождь, на платформе толпа. Никто не видел, что произошло. Может, споткнулась или поскользнулась. Она в тот момент разговаривала по телефону… Полиция… Они были очень добры ко мне. Сказали, что она умерла мгновенно.
– Верити! – Эйлса пододвинулась к краю кровати, чтобы спустить ноги на пол. – Почему вы ничего не сказали?
Я снова почувствовала давление в груди.
– Стараюсь об этом не думать. Так я чувствую себя не такой одинокой.
– Но, Верити, вы не одиноки. – Она смотрела на меня круглыми и грустными глазами. – У вас есть я. Мы. Мы теперь ваша семья. – Голос ее дрогнул, на глубоко вздохнула, и вздох походила на судорогу. – Черт побери! Что мы будем делать?
Те части меня, на которые я полагалась и опиралась, рушились. Меня захлестнула горячая волна любви к Фейт, к потерянному ребенку, к Эйлсе, но больше всего к Максу.
Должно быть, я произнесла его имя вслух, оно вылетело из меня как плач, как крик, потому что Эйлса наклонилась ко мне.
– Я знаю, – сказала она. – Мой дорогой мальчик.
Какое-то время мы сидели в молчании. Я задумалась, не начать ли мне говорить, направлять ее, но Эйлса молитвенно сложила руки и прижала кончики пальцев к губам.
– Вы знали с самого начала? Вы догадались?
Я кивнула.
– У меня были сильные подозрения, – призналась я.
– И именно поэтому вы сохранили перчатки?
– Я подобрала их в тот день. И хранила их, потому что считала уликой.
– Это их отсутствие стало основанием для подозрений. Это одно из первых подозрений – что я их спрятала. Но если бы вы признались раньше, объяснили, что украли их…
Тут до нее дошло, и она покачала головой.
– Вот именно. Они бы провели экспертизу. Самый простой тест различает ДНК мужчины и женщины.
– Я надеялась, что это я виновата. То есть они мне это повторяли снова и снова… Я была уверена, что надевала перчатки, когда резала лук, но не помнила, что выходила в сад за зеленью. Я надеялась, что выходила. На автопилоте. Только не за кориандром. За петрушкой? Фенхелем? Не помнила, но надеялась.
– Я тоже надеялась.
– Он думал, что ненавидит отца. Но это не так.
– Он ребенок, – заметила я.
– Он не хотел переезжать. Это моя вина. Я должна была прислушаться. Столько перемен – и он во всем винил Тома. А потом еще ваша записка. – Она посмотрела на меня, нахмурившись. – Что вы там написали? Я даже не помню сейчас. «Избавьтесь от Тома»?
Я вонзила ногти в ладони.
– Записка предназначалась тебе, а не ему. Но лучше бы я ее не писала.
Эйлса смотрела на меня так, словно я несла полную ответственность за случившееся. У меня горели глаза. Я потерла их, вытерла щеки. Достаточно вины.
– Если бы ты только не привезла болиголов из Сомерсета… – сказала я. – Тогда у него бы не было средства.
Эйлса снова нахмурилась, но на этот раз больше от удивления.
– Что вы хотите сказать?
– Если бы ты не выкопала болиголов в Сомерсете и не привезла с собой, то… – Я пожала плечами. – Ничего и не случилось бы.
– Но, Верити, вы же знаете, что он не так попал в наш сад.
– А как же?
Я почувствовала, каким будет ответ еще до того, как Эйлса повернула голову и выглянула в окно. Она смотрела сквозь дождь на заросли.
– Вон оттуда. Оттуда, с вашей стороны. Он прополз под забором. Всего одно маленькое растение. Том был прав: в вашем саду скрываются тайны и смерть, но только не такие, как он думал.
Я была потрясена и не боюсь в этом признаваться. Эта информация на несколько минут выбила меня из колеи. Но может, и хорошо, потому что я взяла себя в руки, вспомнив, что должна сделать.
– Бедняга Макс, – вздохнула я. – Я не могу представить, как он это выдержит.
Эйлса снова стала дергать нитки из стеганого покрывала.
– Я позвоню Стэндлингу и посоветуюсь с ним, – объявила она. – Что вы думаете?
– Думаю, что Стэндлинг уже и сам догадался.