Париж слезам не верит - читать онлайн книгу. Автор: Ольга Игоревна Елисеева cтр.№ 43

Адъютант сначала увидел белое облачко у ствола поляка, а потом услышал выстрел. Надо признаться, кухенрейтер хлопал, как железная дверь. А бил… без промаха. Леше обожгло правое бедро. К счастью, он стоял боком, пуля прошла навылет, разорвав мундир, кожу и мышцы. Целился Малаховский явно в живот, чтобы потом сказать, что хотел попасть в ногу – известный трюк. Но, видать, рановато бахнул.

Зато теперь все козыри были на руках у Казначеева. Выдержав первый выстрел, он имел право подозвать противника к барьеру и бить по нему, как по неподвижной мишени. Это жесткое правило почти не оставляло поляку шансов. Не позволяя себе отвлекаться на боль, полковник сделал Малаховскому знак приблизиться. Но тот не двинулся с места. Допустив один промах, он не собирался идти на поводу у дуэльного кодекса. Вот если бы были секунданты! Тогда бы генерал не ударил в грязь лицом и пошел бы к покачивавшейся сабле. А сейчас… кто их видит? Кто сможет доказать?

– Стреляйте! – поляк сплюнул под ноги. – А то истечете кровью.

В его голосе слышалась насмешка. Саша понимал, что противник прав: дырка у него в бедре здоровенная, скоро начнет кружиться голова, и он не сможет как следует прицелиться. Если же Казначеев промажет, то невредимый Малаховский быстрее перезарядит пистолет и добьет его уже без всяких правил, пока сам адъютант будет только хромать к своему ящику с дуэльными принадлежностями. Не думая более ни секунды, Саша спустил курок.

Хорошее у графа оказалось оружие. Ай да братья Коминаццо! Итальянская работа! Малаховский дернулся и сел на землю. Как, бывает, садятся шарнирные куклы с подрезанными веревками. А потом стал заваливаться на бок, выбросив вперед руку и продолжая жать на курок, словно из пустого пистолета все еще могла вылететь пуля. Отшвырнув от себя бесполезное оружие, Казначеев зажал обеими руками рану на бедре и поспешил к генералу. Если бы тот оказался жив, по всем правилам, адъютант вынужден был бы позаботиться о нем. Стыдно сказать, но Саша молился, чтобы поляк был мертв.

Так и случилось. Пуля ударила в грудь и, вероятно, разорвала сердце. Похвалить себя за меткость полковник не мог: он целился в голову. Приписать удачу следовало чистой случайности. Или вмешательству Провидения. Что Саша и сделал. Он нагнулся над противником, чтобы, как полагается, осмотреть рану и послушать, нет ли слабого стука. Хотя заранее знал, что нет. Но кодекс… Он расстегнул белый генерал-адъютантский мундир, на котором кровь выглядела отталкивающе яркой. Тонкий холст рубашки уже взмок и затрещал под пальцами. Руки полковника наткнулись еще на что-то плотное, тоже испачканное кровью. Оно лежало между мундиром и рубашкой в небольшом батистовом мешочке, приколотом булавкой к подкладке. На ощупь это была бумага.

Нехорошо обирать покойников, но в Казначееве заговорил штабной. Перед ним был враг. У врага пакет. Саша живо извлек мешочек, схваченный на живую нитку, разорвал край и достал оттуда продолговатый конверт с сургучной печатью бурого цвета. Приглядевшись, он понял, что на ней оттиснут всадник с поднятым над головой мечом – герб Великого княжества Литовского. Несколько мгновений Казначеев колебался, потом надломил сургуч. Лист был продольно согнут и сложен три раза. Правый нижний край пострадал от пули, поле во многих местах запачкала кровь. Кое-где чернила поплыли, но не настолько, чтобы смазать текст. Некоторое время адъютант подержал письмо на ветру, давая ему просохнуть, а потом поднес к лицу. Оно было написано по-французски.

Дочитав до конца, Казначеев почувствовал, что у него кружится голова, а по губам ведет холодком – верный признак скорого обморока. Он засунул бумажку за пазуху, сел на землю и привалился к дубу. Крайняя слабость овладела им. Только страх быть найденным возле трупа придал Саше сил. Он не без труда снял мундир, располосовал рубаху, перетянул бедро, а потом, опираясь на саблю, побрел к лошадям. Добрый мерин позволил хозяину кое-как взобраться в седло и ни шатко ни валко понес его прочь из Венсенского леса.

На следующее утро командующему доложили, что его желает видеть какой-то француз, представившийся Эженом Ожеро, бывшим полковником. Воронцов досадливо нахмурился. Он был занят. Письмо, привезенное вчера Казначеевым, жгло руки. Михаил прочитал его сразу. И сразу же знал, что с ним делать. Но, по своему обыкновению, отложил окончательное решение до «утро вечера мудренее». Встал, еще не было шести, умылся холодной водой и сел писать рапорт государю. Нужно было изобразить происшествие с дуэлью. К рапорту прилагались показания полковника Казначеева о причине поединка. А кроме того, злополучное письмо. В столь щекотливом деле граф не позволил себе никаких комментариев.

Но это не значит, что их у него не было. Адам Чарторыйский – бывший министр иностранных дел и бывший друг царя. В момент нападения Франции на Россию он находился в Варшаве, где его отец собрал сейм, провозгласил восстановление независимости и потребовал от всех поляков на русской службе сложить с себя мундир. Что сын и сделал. Когда же русские войска в обратном шествии вернулись на польские земли, Адам стал закидывать венценосного друга меморандумами, умолял не мстить полякам, а даровать им все то, за что они сражались, добровольно, в качестве жеста милосердия. Сие благородное самоотвержение должно было купить сердца пылкой нации. Странно, но Александр именно так и поступил. Все признавали, что в ореоле этой глупости государь был воистину велик!