Гален обратил ко мне прекрасные зеленые глаза и улыбнулся, и
я улыбнулась ему в ответ. Как и прочие, он был вооружен до зубов, но в нем была
мягкость, которую большинство стражей утратили за столетия до его или моего
рождения. Он отдал бы за меня жизнь и готов был на это еще тогда, когда я была
ребенком, чего об остальных не скажешь. Но в политике он был сущим младенцем, а
при дворах фейри это фатально.
Кто-то тронул меня за плечо, и я вздрогнула. Это Мэдлин
прикрыла рукой мой микрофон и прошептала мне на ухо:
– Вы смотрите на него слишком долго. Может быть, не
стоит повторять инцидент с Холодом?
Она шагнула назад, уже улыбаясь журналистам, и щелкнула
кнопкой на поясе, включая свой микрофон.
Мне пришлось еще какое-то время смотреть в сторону, а не на
репортеров, потому что я покраснела. Краснею я вообще-то нечасто и – по людским
стандартам – не слишком ярко. Кожа сидхе не краснеет так, как человеческая. От
репортеров я отвернулась – зато мое смущение видел Гален. Бывает, что от
конфуза никуда не деться, можно только выбирать, чего именно конфузиться.
Мэдлин пояснила:
– Принцесса Мередит немного устала. Так что простите,
ребята, давайте понемножку закругляться с вопросами.
Поднялся гвалт, снова ожили вспышки – что было некстати,
потому что Гален подошел ко мне. Он опустился передо мной на колени рядом с
креслом, но при его росте репортерам его голова и плечи были видны. Потом он
кончиками пальцев очень нежно взял меня за подбородок. Я подняла на него взгляд
– и тут же забыла, что на нас нацелены камеры. Он наклонился ко мне, и я
забыла, что на нас смотрят. Я подалась вперед, легла щекой ему на ладонь... И
забыла обо всем на свете.
Я не знаю, как это объяснить. Мы месяцами спали в одной
постели. Он был безнадежен в политике, и выказывать у всех на глазах такое
предпочтение ему было опасно – для него же, – но я не думала ни о чем,
когда мы поцеловались. Я просто не могла думать, а все, что я видела, –
это радость у него на лице, в его глазах. Он любил меня с той поры, как мне
исполнилось семнадцать, и любовь светилась в его глазах, словно ничего не
изменилось, словно и дня не прошло с того времени.
Королева приказала мне не выбирать любимчиков. Она
разозлится на меня, на него, на нас всех, но после "инцидента с
Холодом", как это назвала Мэдлин, что это меняло? Я была не права, но я
все равно поцеловала Галена. Все равно хотела его поцеловать. Все равно в этот
миг мир сузился в одну точку, и этой точкой было лицо Галена, его ладонь на
моей щеке, его губы на моих губах.
Это был нежный, целомудренный поцелуй – может быть, он
понимал, что если он даст себе волю, то я потеряю контроль над гламором,
скрывавшим мой и Холода клоунский вид. Гален отстранился, и в глазах его
светилось знакомое мне выражение легкого удивления, словно он никак не мог
поверить, что может целовать меня, прикасаться ко мне. Раз или два я ловила то
же выражение в зеркале, на собственном лице. – Мы тоже получим по поцелую? –
В низком голосе слышался рокот волн. Баринтус двинулся к нам в водовороте
собственных волос цвета океана. Бирюза Средиземного моря, глубокая синева
Тихого океана, свинцово-синий цвет моря перед грозой, соскальзывающий в
черноту, где вода глубока и густа, как кровь спящих великанов. Цвета текли и
переливались из одного в другой, и его волосы казались такими же бесконечно
изменчивыми, как сам океан. В давние времена он был богом моря. Только недавно
я узнала, что он звался когда-то Мананнан Мак Лир
[6]
, и это
знание следовало держать в тайне. Сейчас он был Баринтусом, павшим богом моря.
Он грациозно нес себя по сцене, все свои семь футов. Глаза у него были голубые,
но с вертикальным зрачком, как у кошки или у глубоководного животного. На
глазах имелось третье веко – прозрачная перепонка, защищавшая глаза под
водой, – и оно часто мигало, если Баринтус нервничал. Сейчас оно дергалось
чуть заметно.
Я подумала, догадывается ли кто-нибудь из толпы репортеров,
чего стоило этому очень замкнутому мужчине потребовать поцелуя, выставить себя
на всеобщее обозрение?
Гален сообразил, что повел себя недопустимо, и попросил
прощения взглядом. К сожалению, читать по его лицу было проще простого. И
репортерам тоже. Королева сказала: "Никаких фаворитов". Похоже, мне
придется доказать, что у меня их нет. А после тою, что только что устроили мы с
Галеном, это будет непросто.
Многие из окружавших меня мужчин могли играть на камеру, и
это ни им, ни мне ничего бы не стоило. Баринтус был не из таких. Он дружил с
моим отцом, и, по американским стандартам, секса между нами не было. Даже в
понимании Билла Клинтона. Если б я была на месте Баринтуса, я бы не шагнула
вперед, но он придерживался более высокой планки в отношении правды, чем
большинство даже не людей, а сидхе.
Я посмотрела Баринтусу в глаза, и поскольку я сидела, а он
стоял, мне пришлось для этого запрокинуть голову.
– Если хочешь.
Я произнесла это легко и с улыбкой. Вот только мы с
Баринтусом ни разу еще не целовались, а первый поцелуй не должен сниматься
сотней камер.
Положение спас Рис.
– Если Баринтусу достанется поцелуй, то и мне тоже.
Дойл добавил:
– Тогда уж всем, чтобы без обид.
Баринтус чуть улыбнулся.
– Я склонюсь перед обстоятельствами и получу свой
поцелуй в уединенном месте.
– А Гален и Холод свои уже получили, – проныл Рис
и сделал вид, что собирается открутить ухо возвращавшемуся на место Галену.
Баринтус поклонился с благородным изяществом и собрался
скользнуть обратно, но ему это не удалось. Прозвучал вопрос:
– Лорд Баринтус, вы решили из "делателя
королей" сделаться королем?
Ни один сидхе не назвал бы Баринтуса в лицо "делателем королей"
– или королев, если на то пошло. Но прессе, увы, уши не открутишь.
Баринтус предпочел встать на колено возле меня, а не
наклоняться к микрофону. В этой позе его голова оказалась почти на одном уровне
с моей.
– Я сомневаюсь, что останусь в гвардии принцессы.
– А почему?
– Я нужен и в других местах.
Правда была в том, что, прежде чем принять Баринтуса в
Неблагом Дворе после изгнания от благих, королева Андаис взяла с него обещание
никогда не пытаться занять ее трон, даже если ему его предложат. Он был
когда-то Мананнаном Мак Лиром, и королева, как и ее придворные, боялась его
мощи. Так что он дал ей самую торжественную клятву, что никогда не сядет на ее
трон.