Игры сознания. Нейронаука / психика / психология - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Филиппов cтр.№ 24

Идея аморальности химического влияния на психику усиливается всеобщим страхом наркотиков. В массовом сознании имидж психофармакологии соседствует с имиджами запрещенных веществ, доводящих людей до нищеты, тюрьмы и смерти. Этому способствует негативный профиль некоторых лекарств: например, побочные эффекты и риск зависимости. «Фармакологический кальвинист» считает, что побочные эффекты и зависимость приходят как наказание за неправильный этический выбор.

Крендлер пишет, что осуждение психофармакологии при работе с умеренными психическими расстройствами основывается на секулярном варианте «богословского учения о спасении добрыми делами» [2] (кальвинизм здесь не при чем, но об этом позже).

Один из ударов, под которым сгибается эта жизненная философия, наносит молодежная культура, отвернувшаяся в 1960-х гг. от отцовских представлений о норме. Культуролога в этой теме могут заинтересовать некоторые забавные нюансы, например такой. У Rolling Stones в 1966 г. был хит «Mother’s Little Helper», песня, в которой высмеиваются домохозяйки, выпрашивающие у врача успокоительные лекарства. Имеются в виду хиты фармакологического рынка того времени: транквилизаторы мепробамат и диазепам. «И хотя она на самом деле не больна, у нее есть маленькая желтая таблетка; И она прячется в укрытие маленького помощника мамы». Примечательно, что эту песню пели люди, систематически употреблявшие широкий спектр запрещенных психотропов, а кое-кто из них впоследствии не избежал и многолетней наркотической зависимости.

***

Доброжелательное, некритическое отношение к практикам, которые без применения химии повышают адаптивность человека, – занимательная тема для культурологического анализа. Так же любопытно прояснить, вследствие каких процессов в культуре закрепляется деление веществ на хорошие, плохие и сверхплохие, подлежащие запрету. Сейчас хочется остановиться на первом из приведенных выше тезисов в защиту психофармакологической стерильности. Тезис может формулироваться по-разному, суть одна – химическое воздействие на психику имеет моральный аспект, и в большинстве случаев использование психотропных средств сомнительно с моральной точки зрения.

Я вижу в утверждениях подобного рода проявление определенной философской позиции. Эта философия объединяет все системы, осуждающие психофармакологию. Одни системы взглядов напрямую ссылаются на ту или иную религиозную концепцию, другие не опираются на религиозную антропологию, но тоже признают наличие в человеке некой нематериальной составляющей.

Говоря по-философски, у всех критических подходов к психофармакологии есть дуалистическая предпосылка: при психическом заболевании болеет не тело, а сознание.

Большинство людей – спонтанные дуалисты. Даже если человек не верит в Творца, создавшего двойственное бытие, состоящее из видимого и невидимого мира, все равно человек редко бывает последовательным материалистом в своих рассуждениях о себе и мире. Человек может быть чужд религии, но он все равно пользуется термином «душа», верит в валидность этого понятия, естественно и легко использует его во всех разговорах на человеческие темы.

Тело неосознанно принижается. В нем не хотят видеть ничего по-настоящему интригующего. Тело, по сравнению с душой, одномерно и в нем не ищут истинные причины того, что происходит в жизни человека. Поиск истины считается специализацией духовных учителей, работающих с тонкими, неуловимыми аспектами человеческой личности. Телесное в лучшем случае мыслится как добавление к духу, зависящее от него, но при этом сущностно от него отделенное. Даже тогда, когда в какой-нибудь психотерапевтической школе подчеркивается важность тела для духовного благополучия, телесное открывается, как новый континент, будто это забытое оружие, который дух может использовать в своей борьбе за самосовершенствование.

О том, что тело – более таинственный объект, чем душа, писал Ницше:

«Тело есть идея более поразительная, чем старая «душа». Во все времена нашей ближайшей собственностью, нашим достовернейшим бытием, короче, нашим ego считали тело, а не дух (или «душу», или субъект, как говорят теперь на школьном языке вместо «души»). Никому никогда не приходила в голову мысль считать свой желудок – чужим, например, божеским желудком; но смотреть на свои мысли, как на «внушенные» кем-то, на свои оценки – как на «боговдохновенные», на свои инстинкты – как на чью-то чужую деятельность – об этой склонности и этом вкусе человека имеются свидетельства из всех возрастов человечества» [3].

Телесность, воплощенность – главные характеристики феноменологического опыта человека. Нет ничего более своего, чем собственное тело. Это, как отмечает Ницше, признается всеми людьми (за исключением некоторых особенных случаев). Мысли и все, что причисляется к духовному опыту, приходят тем или иным путем в уже существующее тело.

***

Поиски причин проблем человека в телесном, а не душевном неустройстве, не одобряются из-за беспокойства о сохранности личной идентичности. Психофармакология заявляет о том, что она знает, как работать в самом интимном пространстве, там, где дрожит сокровенный огонек Я. Страшно впускать туда других людей. Еще страшнее, если эти люди институционально связаны с политической властью. Получив доступ к self индивидуума, они незаметно подчинят его чужой воле. В конце концов, психофармакология заменит все виды контроля, репрессий и пропаганды.

Социологические риски ужасны, но есть еще более кошмарные риски экзистенциальные, подразумеваемые многими критиками психофармакологии. Под воздействием психотропных препаратов Я может не просто обрести потерянную функциональность, но стать сущностно другим. Есть какой-то уровень, на котором метаморфозы психической реальности переходят в новое качество и человек как будто перестает быть самим собой. В страхе потерять свое привычное Я проявляется более фундаментальный страх – страх умереть. Я, прошедшее через процесс переформатирования, в какой-то момент становится абсолютно иным. Настолько иным, что человек может засомневаться, его ли это Я.

Американский психиатр Питер Крамер, автор книги «Слушая прозак» (1993 г.), по-другому описывает происходящие с пациентом метаморфозы. Он приводит примеры людей, чья семья и карьера разрушились из-за депрессивных симптомов. После курса антидепрессанта у них все меняется: и самочувствие, и отношения с людьми, и вообще вся жизнь. Крамер называет этот процесс «переопределением» self. Человек начинает чувствовать себя самим собой. Оптимистическое видение психофармакологии на этом и основывается – на убежденности в том, что болезнь закрывает истинное Я, а таблетки помогают ему открыться.

Приподнятое эмоциональное состояние, без болезненных симптомов, по умолчанию принимается пациентами Крамера как состояние истинного Я, по крайней мере, как более аутентичное состояние, чем депрессивная и страдающая версия Я. Но как так получается, что истинное Я актуализируется под воздействием искусственных средств? Когда возникает необходимость осмыслить этот момент, сомнения в доброкачественности психофармакологии усиливаются. Ведь искусственное не может быть причиной естественного. Естественное Я может только искажаться внешними химическими агентами.