Вода была как раз подходящей температуры, ее покрывал толстый слой благоухающей пены. Я шагнул в ванну и присел на сиденье.
– Я должен был сказать Доре… Сказать это сейчас?
– С одной поправкой. Мне нужно что-то вроде обыкновенного телефона, чтобы я могла вызвать кого угодно и кто угодно мог вызвать меня, и то же самое относится к вам. Но никакого подглядывания в этих апартаментах.
– Нет проблем. Мы можем вызывать отсюда кого угодно, это требование безопасности, постоянная программа. Что до вызовов, которые поступают сюда, то я обычно допускаю их только от той из двойняшек, кто на вахте: она имеет право беспокоить меня, если есть необходимость. А если необходимости нет – знаете, ни Лаз, ни Лор не любят, когда их называют дурами, особенно я.
Я поменял команды для Доры – без всякого обмана. Теперь миссис Берроуз и я действительно оказались наедине, хотя нас мог вызвать кто угодно – по аудиосвязи.
– Что дальше, мэм?
– Кое-какие постоянные изменения в Доре – теперь, когда она нас не слышит. Потом ориентировочный план спасения вашей матери. Потом деловая сторона. У вас в ванне есть какая-нибудь скамеечка, чтобы мне там не утонуть?
– О, конечно. Когда Лаз-Лор были с вас ростом, они часто принимали ванну со мной. У меня тут набивалось до шести человек; правда, становилось несколько тесновато: она рассчитана на четверых взрослых. Дайте я помогу, вам ничего не видно из-за этой пены.
Протягивая руку Хильде Берроуз, я вспомнил, как помогал Лаз-Лор, когда они были такие же маленькие, еще совсем подростки. Однако я ясно понимал, что это хрупкое, теплое, изящное тело принадлежит женщине, давно достигшей зрелости. У меня что-то шевельнулось, и я подумал – хорошо, что пена служит мне фиговым листком.
– Пощупайте под собой – нашли сиденье? Температура вас устраивает?
– Роскошно. На Терциусе ванные комнаты служат местом общения, да?
– Да. За все эти годы я обнаружил, что у всех культур, где нагота обязательна или не предосудительна, омовение превращается в способ общения. Как в Древнем Риме, древней Японии, во многих других странах.
– А в культурах с ярко выраженным табу на обнаженное тело помещения для омовений приравниваются к сортирам во дворе, – сказала она. – Отвратительный обычай.
Миссис Берроуз всем своим видом выразила отвращение. Я отметил это, подумав, что надо будет дать им привыкнуть к наготе, прежде чем знакомить со свободными нравами Терциуса, – иначе спасение моей матери окажется под угрозой. Я приказал Лаз-Лор не покидать иррелевантности, пока все они без особых уговоров не поймут, как удобна полная нагота при комфортной температуре, и не забудут думать о теле как таковом. Это не значит, что надо забыть и про инь и ян…
[119] но всем, кроме законодателей, судей и других идиотов, давно известно, что клочок материи, прикрывающий те или иные запретные части (такие запреты бесконечно разнообразны, и каждый объявляется «естественным»), куда больше разжигает воображение, чем отсутствие одежды.
(Предупреждение для путешественников во времени: считать, что табу вашей родной цивилизации «естественны» и что лучше всего придерживаться правил, которые преподали вам в детстве любящие родители, – значит рисковать жизнью. Или того хуже. Если вы считаете, что по сравнению со смертью нет ничего «хуже», почитайте учебники истории.)
Но вернемся к маленькой хорошенькой миссис Берроуз. Второе, чем она особенно меня удивила, – это то, что мне доставило огромное удовольствие принимать ванну вместе с ней, хотя всего несколько минут назад она нанесла мне личное оскорбление. Первое же, и самое в ней удивительное, я только начинал осознавать: эта хрупкая куколка с мышцами котенка – самая крутая из всех кошек, какие попадались мне на пути.
Поймите меня правильно, она внушает мне восхищение. Но я хочу быть на той же стороне, что и она.
– Какие изменения в Доре вы хотели бы сделать, мэм?
– Лазарус, «мэм» меня называют незнакомые люди в официальной обстановке. Я не считаю, что в этой ванне обстановка так уж официальна. Друзья зовут меня Хильдой. Или по прозвищу. Иногда – ласкательными именами. Но не «мэм».
Я дал подходящий ответ, за что она окатила меня водой и продолжала:
– Пытаясь обвести меня вокруг пальца, вы с помощью своих сообщников сделали вид, будто передаете мне командование, а сами оставили за собой контроль над компьютером, без которого командовать в действительности невозможно. Я требую, чтобы вы начали выполнять наш контракт. Немедленно. Перепрограммируйте Дору, чтобы она подчинялась только мне, и заблокируйте программу, чтобы вы не могли ее изменить. Только мне, и мне одной.
Она с улыбкой наклонилась ко мне и положила под водой руку мне на колено:
– Вот почему я так настаивала на уединении – ради Доры. Она самолюбива и очень обидчива. Лазарус, я не против того, чтобы на корабле слышали то, что я говорю. Но я не обсуждаю заранее подробности предстоящей хирургической операции, которые могут смутить больного. – Она нагнулась. – Почешите мне спину между лопаток, пожалуйста.
Я был рад, что у меня есть время подумать, пока она командует: «Выше, ниже, немного левее, ага, вот здесь…»
– Хильда, я не уверен, что это можно сделать. Я перепрограммировал Дору так, что в критических ситуациях она подчиняется Лаз-Лор. Но на это ушел не один год, и дело тут не в схемах и не в программе. Дора – настолько полноценная личность, что завоевать ее верность можно, только заставив ее вас полюбить.
– Могу в это поверить. Значит, придется вам, Лазарус, вытащить из кролика шляпу.
– Вы хотите сказать…
– Я сказала то, что хотела. Вытащить из шляпы кролика может любой фокусник средней руки. А может ли Лазарус Лонг вытащить из кролика шляпу? Вот и посмотрим. Это ваша проблема, Лазарус: вы сами ее создали. Я не стану заключать второго контракта с человеком, который не выполнил первого. Вам почесать спину, пока вы думаете? У вас это получилось просто замечательно.
В знак согласия я нагнулся. Хильда действительно телепатка, хотя, может быть, и не читает мысли, как книгу. Она знала, где тереть, с какой силой и сколько времени.
И когда остановиться. Я выпрямился, она опустила руку… слегка задела меня и остановилась.
– Ну и ну! Милый мой, я не думала, что произведу на вас такое действие.
Я обнял ее одной рукой. Она не отстранилась и продолжала:
– Я вам не откажу. С тех пор как мне исполнилось двенадцать, я ни одному мужчине не дала оснований говорить, будто попусту вожу его за нос. Но не разумнее ли будет отложить это до тех пор, пока мы не спасем вашу мать и не разберемся с нашими делами? Если тогда это вас, по вашему мнению, еще будет интересовать, скажете мне – в таком случае я буду просить вас помочь мне поберечь чувства и самолюбие моего мужа. И… я… не думайте, что мне сейчас легко это говорить… Проклятье! Перестаньте, пожалуйста, и расскажите, как вы предполагаете спасти свою мать.