Дом сестер - читать онлайн книгу. Автор: Шарлотта Линк cтр.№ 40

Фрэнсис всю ночь не сомкнула глаз. Она ужасно замерзла, и голова у нее с каждой минутой болела все сильнее. Она буквально чувствовала, как поднимается температура. На ум приходили спутанные мысли. Что стало с Филиппом? Понял ли он, что ее арестовали? Бедная тетя Маргарет наверняка пережила шок. Ее племянница в тюрьме! Теперь она должна сообщить об этом своему брату и при этом признаться, что Фрэнсис уже давно общается с суфражетками. Конечно, тетя получит выговор от Чарльза, но все же она совершенно не виновата во всей этой истории.

Фрэнсис думала и об Элис. Находится ли она в той же самой тюрьме? Или ее отправили в больницу? Тяжелая ли у нее рана? Известил ли кто-нибудь Джорджа?

«Что мне делать, если я серьезно заболею, — спрашивала она себя, — если у меня будет воспаление легких? Помогут мне или оставят замерзать?»

У нее постоянно стучали зубы, от холода или от температуры, Фрэнсис не знала. Она старалась сохранять спокойствие и не разбудить других — если те вообще спали.

Фрэнсис поплотнее укуталась в одеяла и с завистью подумала, что Памеле и Хелен лучше, чем другим: они, по крайней мере, могут согреться друг от друга.

В какой-то момент, когда за окном еще было совершенно темно, в камере неожиданно включилась лампа, и все помещение в одно мгновение наполнилось отвратительным ярким светом. Одновременно по всему зданию стали раздаваться различные звуки: открывающиеся и закрывающиеся двери, дребезжащая посуда, голоса, крики, звенящие ключи…

Женщины приподнялись на кроватях. Памела и Люси были заспанными; остальные, как и Фрэнсис, похоже, вообще не спали. У Фрэнсис, когда она стала выбираться из своей постели, возникло ощущение, будто ей в голову вонзили сотню иголок. Волосы высохли, но наверняка выглядели как спутанные заросли.

В ледяной камере, разумеется, не высохло ни одно платье. Оказалось, что это очень неприятно — надевать влажную одежду, — и все решили, что было бы гораздо лучше, если б они накануне вообще ее не снимали. Им принесли таз с холодной водой. Женщины умылись и помогли друг другу хоть немного привести в порядок волосы. У них не было ни щетки, ни расчески, поэтому прошло немало времени, пока завершилась эта процедура. Потом они сели на нижние кровати и стали ждать, замерзшие и невыспавшиеся.

Через некоторое время появилась надзирательница, оказавшаяся более приятной, чем та, с кем они имели дело накануне. Она принесла завтрак, оказавшийся, к удивлению Фрэнсис, более обильным, чем она ожидала. Он состоял из кофе, достаточного количества хлеба, масла и джема. Надзирательница поставила поднос в угол и снова исчезла. У Люси жадно заблестели глаза, и она хотела тут же встать с кровати. Но Памела усадила ее обратно.

— Нет! — сказала она энергично.

Все посмотрели на нее. Только Кэролайн сразу кивнула.

— Вы правы, Памела, — сказала она. — Мы должны отреагировать на наш арест так, как это делают и всегда делали наши соратницы.

— Голодовка, — сказала Фрэнсис.

Памела посмотрела на других.

— Согласны? — Вопрос был формальностью; кроме того, он звучал как приказ. Все молча выразили свое согласие.

— Один-два дня будет тяжело, — предупредила Кэролайн, — но мы должны это выдержать. Возможно, они вскоре нас отпустят.

— Каждая может позволить себе сейчас немного кофе, — решила Памела, — но это всё. Больше мы не примем никакой еды.

Горячий кофе повысил жизненный тонус женщин. Пока Фрэнсис маленькими глотками пила кофе, она неожиданно вспомнила, что рассказывала ей Элис о голодовке, в которой она сама принимала участие; в итоге заключенных стали кормить принудительно. Как сказала Элис, это было самое ужасное, что когда-либо с ней происходило.

Фрэнсис впервые подвергли принудительному питанию на четвертый день после ареста. Она, как и сокамерницы, оставалась стойкой, хотя им в камеру приносили весьма пристойную еду. После того как ее уносили, маленькое помещение еще долго хранило различные ароматы съестного. Фрэнсис не была уверена, выдержала бы она это одна, но рядом с другими у нее не оставалось выбора. Странным образом голодание далось наиболее тяжело вовсе не полной Люси, хотя та частенько причитала, а энергичной Памеле. Казалось, она с каждым часом становилась все бледнее и была вынуждена часто неожиданно садиться, так как у нее темнело в глазах; два раза она даже внезапно падала, как поваленное дерево. Фрэнсис пыталась уговорить ее съесть как минимум немного супа, поскольку соль помогла бы стабилизировать кровообращение, но Памела наотрез отказалась и с утра до вечера продолжала бороться со своими обмороками.

— Ты психопатка! — сказала надзирательница, крепкая особа, с которой они столкнулись в первый вечер. — Все вы психопатки. Вскоре увидите, к чему это приведет… Бог мой, как можно быть такими идиотками! — Она взяла поднос с нетронутой едой, и женщины посмотрели ей вслед голодными глазами.

Хотя Фрэнсис иногда казалось, что ее желудок на ощупь напоминает болезненную впадину, холод досаждал ей значительно больше, чем чувство голода. У девушки и без того не было особого аппетита, но ее состояние ухудшилось; Фрэнсис постоянно лихорадило, и от этого она еще больше мерзла. Каждую минуту, днем и ночью, ее била дрожь, и подчас она боялась, что ее мечта о горячей ванне — это всего лишь иллюзия; но как сильно, как страстно она об этом мечтала…

Четырех дней в ужасной, исключительной обстановке хватило ей, чтобы взглянуть на свою прежнюю жизнь другими глазами и с совершенно не привычной до сего времени благодарностью. Большой уютный дом, красивая комната, чистая сухая одежда, неограниченное количество еды и напитков; если она была больна, ее мать и бабушка заботились о ней, заваривали для нее травяной чай, проводили с ней время и постоянно спрашивали о ее самочувствии. Еще никогда никто не обращался с ней так дерзко и грубо, как эти надзирательницы, — никто в семье, никто в ненавистной школе, и уж тем более Джон.

Любая мысль о нем причиняла ей боль. Она побоялась пропустить в жизни что-то важное, если б согласилась выйти за него замуж, не использовав свои иные возможности. Но теперь поняла, что существуют возможности, о которых лучше вообще не знать. Впервые жизнь показала ей свое поистине уродливое лицо, состоявшее из холода и голода, из крошечной камеры, жесткой постели, зловонного ведра в углу, из мучительно тесного совместного проживания с четырьмя другими женщинами, с которыми ее связывала общая идея и больше ничего; но для того, чтобы двадцать четыре часа в сутки сидеть друг на друге, одной общей идеи было слишком мало. И именно в отношении того, что касалось этой идеи, Фрэнсис часто мучили сомнения. Нет, не с точки зрения содержания — но тем не менее она задавалась вопросом, насколько сильно ее в действительности это увлекает. Она чувствовала себя как человек, которому в голову пришла мысль, он обдумал ее и нашел удачной. Но сердце эта мысль не затронула, и даже нынешняя сложная ситуация не могла ей помочь. Со всем, что с ней происходило, она должна была справляться самостоятельно, своим собственным умом, и никакой внутренний огонь не смог бы помочь ей преодолеть это. Иногда ее мучил вопрос, была ли она способна на настоящую страсть; страсть по отношению к человеку или идеалу. В Элис она всегда чувствовала что-то от этой страстной силы, и в Памеле тоже обнаружила что-то подобное. Памела жила ради своей борьбы. При необходимости она была готова за это умереть.