Бесславие: Преступный Древний Рим - читать онлайн книгу. Автор: Джерри Тонер cтр.№ 26

То же самое относится и к худшим образчикам судопроизводства в исполнении отдельных провинциальных правителей и судей. Откроем римские судебники: так и слышится свист хлыста и хруст костей за каждой страницей. В «Дигестах» даже есть целый раздел, начинающийся со слов: «При раскрытии преступлений обычно применяется допрос под пыткой». А уж при подозрении на особо тяжкие, а тем паче государственные преступления пытки и вовсе становились обязательной частью дознания: «Но [при расследовании] преступления, [связанного с оскорблением] величия, которое касается личности императоров, вообще все подвергаются пытке, если они привлекаются к даче свидетельских показаний, и дело того требует» (XLVIII.XVIII). Не говоря уже о том, как за любые провинности суды с легкостью карали простолюдинов отправкой на рудники, где их заставляли трудиться в тяжелейших условиях, или на арену амфитеатра — на растерзание диким зверям. Глядя на эти каталоги жестоких кар, поначалу невольно усматриваешь за ними систему, дающую судьям чуть ли ни эксклюзивную лицензию на зверские расправы над беззащитными подсудимыми. Однако на самом деле римское право — при всей жесткости его карательных аспектов — отнюдь не наделяло судей полномочиями творить произвол по собственному хотению. Вчитавшись в законы, мы находим в них и строго прописанные нормы и правила вынесения приговоров. В разделе «О наказаниях» четко прописано, что им подвергают «либо за содеянное, например за кражи и убийства, либо за сказанное, например за оскорбления и вероломную судебную защиту, или за написанное, например за подлоги и пасквили, или за советы, например за сговор и пособничество разбойникам» (Дигесты, XLVIII.XIX.16). Далее прописана строгая процедура судебного рассмотрения всех обстоятельств дела на предмет наличия одного из четырех поименованных оснований для вынесения обвинительного приговора: эти четыре рода правонарушений следует рассматривать в семи аспектах — в отношении мотива, личности, места, времени, характера и объема содеянного, последствий. Мотив принимается во внимание, например, при побоях, нанесенных хозяином рабу (но не чужому рабу). Личность зависит от статуса преступника и пострадавшего: вдруг в деле фигурируют вольноотпущенник, женщина или несовершеннолетний? Место имеет значение, ведь преступное деяние может являться обычной кражей, а может — святотатством, которое должно караться сурово, ведь речь идет об оскорблении богов. Время: здесь проводится различие между рабом, находящимся в самовольной отлучке, и беглым рабом, а также между взломщиком, действующим днем, и ночным вором. Характер преступления — оценка, насколько ужасным оно является. Так, есть разница между явными кражами и неявными, между драками и разбойными нападениями, между грабежами и кражами, между дерзостью и насилием. Объем: речь идет о масштабе преступления. Тот, кто украдет одну овцу, будет наказан мягче, чем тот, кто украдет стадо. Далее приводятся еще и инструкции судьям, требующие учитывать и местную специфику (например, строже карать за поджог собранного урожая зерна в Африке или за фальшивомонетничество вблизи от золотых и серебряных копей), считать групповое преступление отягчающим обстоятельством и т. п. Понятно, что далеко не каждый судья скрупулезно следовал этим инструкциям, но, как показывает Геллий, находились и по-настоящему ответственные судьи, не выносившие приговоров без веских оснований.

Ничего удивительного в недосягаемости заявляемых императорами высоких идеалов торжества законности и справедливости ограниченными средствами, имевшимися в распоряжении судебно-правовой и административно-исполнительной систем, нет и быть не может. Идеалы выражались в протокольных клише, с которых непременно начинались прошения, обращенные к властям. Вот пример: «Поскольку присущее Вам от природы чувство справедливости, Ваша честь, господин мой префект, простирается на всех людей, то осмеливаюсь и я, невинно претерпевший от кривды, нижайше молить о возможности прибегнуть к Вашей защите, дабы Вы удовлетворили мой иск о взыскании понесенного мною ущерба» (P. Oxy. 17.2131, 207 год). В реальности же для возбуждения дела, а тем более удовлетворения иска требовались вещи куда более прозаичные, нежели умение красиво и с должным пиететом составить прошение, а именно — время, деньги, связи и знакомство с порядком судопроизводства и работой судебной системы как таковой. Последняя же, мягко говоря, оставляла желать лучшего, поскольку страдала тяжелейшими хроническими заболеваниями в самой запущенной форме, включая непрофессионализм судей вследствие отсутствия у них должного юридического образования и кадровый дефицит, что должно быть умножено на огромное число ожидающих рассмотрения дел и ходатайств. Добиться проведения слушаний само по себе являлось сверхзадачей, для решения которой требовалась прямо-таки собачья нахрапистость.

Однако и в случае доведения дела до суда перспективы истцов оказывались более чем сомнительными, поскольку тут уже в полной мере могла проявиться некомпетентность судей, проистекающая от их юридической безграмотности. В ряде случаев создается полное впечатление, будто никто из участников процесса понятия не имеет, что именно предписывают делать в подобных обстоятельствах законы, и приговоры выносятся исключительно по усмотрению судьи, который исходит из собственных понятий о справедливости. Однако и трактовка закона, даже если судья знал его текст, была делом не столь уж простым, как это может показаться. Многочисленные римские законы начали сводить в систематизированные кодексы лишь на закате империи, когда, как мы увидим, у константинопольских правителей созрел замысел упрочить свою власть на местах посредством насаждения жестко управляемой централизованной бюрократии, что требовало повышения эффективности исполнения законов судами. До этого законодательство в Римской империи представляло собой разбухающее год от года собрание императорских эдиктов и рескриптов, коллизий и прецедентов, заключений и толкований авторитетных юристов. Просто взять и запросить что-либо из этих документов, тем более пребывая в провинции, было невозможно. А потому и судьи, и адвокаты, и истцы с ответчиками довольствовались тем немногим, что можно было отыскать по месту слушаний. Зачастую найденные в архивах законы противоречили друг другу, и судье приходилось решать, которым из них руководствоваться в том или ином деле. Но при этом чем добросовестнее судья пытался разобраться в букве закона в каждом отдельно взятом случае, тем медленнее шли слушания и тем меньше дел он успевал рассмотреть. Как следствие, объективно и скрупулезно разбираться в одних делах означало бы, по сути, ограничить время рассмотрения всех следующих в очереди исковых заявлений.

Другой источник проблем в судебной практике — благосклонность судей к знакомым или известным им людям и предвзятость ко всем прочим. Как лаконично сформулировал персонаж романа Петрония, взвешивая шансы отсудить похищенную тунику у местного торговца краденым, «кому мы в этих местах известны, кто поверит нашим речам?» (Сатирикон, 14) ^[40]. Вполне представимо, что магистраты знали всех влиятельных людей в округе и вовсе не горели желанием возбуждать против них дела. Больше того, римское общество умело жить по закону джунглей, а закон использовать в качестве оружия. В «Дигестах» детально прописано, как быть с теми, кто дает провинциальным судьям взятки, чтобы откупиться от суда или подкупить суд с целью склонить его к решению в свою пользу, или подкупает свидетелей, или нанимает лжесвидетелей или даже профессиональных наветчиков, которые оговаривают ни в чем не повинных людей, по каким-либо причинам вставших поперек дороги заказчику (111.6–8). Упоминания о клеветнических обвинениях сохранились в изобилии, и нам остается только предположить, что немало римлян с готовностью лгали в судах. Дело это было, конечно, рискованное, поскольку судья ведь мог, уличив клеветника во лжи, обрушить на него свой праведный гнев, — но в условиях, когда многое зависело от репутации свидетеля, нетрудно понять, почему часто это сходило с рук. Уверен, всем нам приходит на ум параллель с современными политиками, на голубом глазу лгущими под присягой, — так что в этом смысле римляне не столь уж и сильно отличались от нас. Состоятельные римские граждане всегда имели больше возможностей в спорах юридического характера. В общем, как передает Плутарх упрек мудреца Анахарсиса, адресованный законодателю Солону, писаные законы «ничем не отличаются от паутины: как паутина, так и законы, — когда попадаются слабые и бедные, их удержат, а сильные и богатые вырвутся» (Плутарх, Солон, 5) ^[41]. К тому же судебные решения порой были продиктованы соображениями политической конъюнктуры. Так, эпидемия чумы, разразившаяся в правление Марка Аврелия, повлекла дефицит живой силы для зрелищ на аренах, и для пополнения запаса приговоренных к отправке на растерзание зверям были резко интенсифицированы гонения на христиан.