Бесславие: Преступный Древний Рим - читать онлайн книгу. Автор: Джерри Тонер cтр.№ 21

Тут, однако, интересен сам тот факт, что на таком фоне всё-таки находились желающие укрывать беглых рабов. Но откуда это взялось? Неужели от назревавшего всеобщего недовольства практикой рабовладения как таковой? Авл Геллий приводит в пример любопытный случай: один человек, который прикрыл раба тогой, скрывая от хозяина, был осужден за похищение имущества (Геллий, Аттические ночи, XI.18.14–15). Вероятно, по большей части беглым рабам помогали другие рабы или бывшие рабы — из простого человеческого сопереживания. Рабы были товаром дорогостоящим и доступным лишь состоятельным гражданам, а потому и свободные люди попроще и победнее не питали ни малейшего интереса к тому, чтобы посодействовать скорейшему возвращению богачам их беглого движимого имущества. Впрочем, гипотеза о способности римского простонародья к сочувствию представляется весьма шаткой, если вспомнить о массовом беззастенчивом упоении трибун цирков сценами лютых расправ над рабами.

Пойманным беглым рабам выносились чудовищные приговоры. В начале IV века был принят закон, предписывавший магистратам приговаривать рабов, пойманных при попытке к бегству за пределы Римской империи, как минимум к отсечению стопы или пожизненным работам на рудниках, но в целом не ограничивать себя в выборе наказания и назначать оное по собственному усмотрению (Codex Iustiniani, VI.1.3). Прежние нормы предполагали лишь возвращение беглецов хозяевам, которые вольны были сами выбирать для них наказание, за исключением случаев, когда беглый раб обманом выдавал себя за свободного человека, за что подлежал суровому наказанию магистратами.

Но даже оставаясь на местах, рабы создавали своим хозяевам массу проблем. Колумелла в трактате «О сельском хозяйстве» настоятельно рекомендует владельцам поместий глаз не спускать с рабов, способных причинять им всяческий имущественный ущерб: и воровать зерно, включая посевное, и сдавать в аренду быков, и присваивать выручку, и проделывать всяческие махинации с приходно-расходными книгами, и попустительствовать другим ворам (I.7.6–7). Возможно, именно голод и крайняя нужда толкали рабов на все эти ухищрения. Но не исключены и элементы протеста и даже сознательного сопротивления бесчеловечному режиму. Когда бежать от хозяев слишком боязно, почему бы не отвести душу, насолив им мелким вредительством и саботажем и лишив тем самым части доходов? Вполне логичный ход мысли в общей струе рабской психологии. Ровно по тем же соображениям ленивые городские рабы при всякой удобной возможности увиливали от работы и отправлялись шляться по улицам в поисках сомнительных развлечений, то есть, по сути, похищали у хозяев причитавшиеся по закону плоды своего труда (О сельском хозяйстве, I.7.1–3). А почему бы и нет? Кто, кроме недосчитавшегося прибыли рабовладельца, попрекнул бы невольников за их нежелание усердно трудиться?

Итак, воровство, как видим, являлось в Древнем Риме проблемой, вероятно, даже более серьезной, чем в наши дни. Подобно нам, римляне предпринимали всяческие меры по его предупреждению. Потерпевшие по возможности взыскивали возмещение ущерба через суды, но не гнушались и широким спектром иных способов вернуть похищенное добро и проучить воров. Со временем, однако, кража перестала считаться частным делом пострадавших и стала квалифицироваться как преступление, заслуживающее примерного публичного наказания, а не просто взыскания денежного ущерба, пусть даже и в кратном размере. После этого приговоры судов, особенно выносимые рабам, стали невероятно суровыми, однако вероятность поимки воров оставалась стабильно низкой. Таким образом, можно рассматривать эти эпизодические приговоры в качестве актов устрашения, призванных сдерживать рост преступности. В то же время, санкционируя жестокие приговоры, государство попросту расписывалось в собственном бессилии. Тем более что, как мы вскоре увидим, обворованным зачастую приходилось лишь уповать на богов в надежде, что высшие силы помогут им добиться справедливости и воздать обидчикам по заслугам.

НО ВСЁ БЫЛО НЕ ТАК УЖ ПЛОХО. Великий оратор Дион Хрисостом (что значит «Златоуст» в переводе с греческого) живо описывает бродячий юридический цирк, сопровождавший выездные сессии суда в одном провинциальном городе. Когда это происходит, собираются самые разные люди — сутяжники, присяжные, адвокаты, слуги, рабы, сутенеры, проститутки и уличные торговцы. Лавочники, взвинтив цены, потирают руки, простые рабочие довольны, и все при деле. Город процветает. Дион уподобляет это стечение народа стаду баранов и овец, удобряющих почву своим навозом, а потому и привечаемых охотно многими земледельцами (Речи, XXXV.15–16).

Ошибочно полагать, что суды были столь загружены делами лишь по причине повсеместного воровства. Куда более распространенными являлись всевозможные преступления, совершаемые, как сказали бы мы сегодня, «белыми воротничками», то есть ненасильственные противоправные действия с целью наживы. Они совершались не только частными, но и должностными лицами, включая чиновников всех рангов. Вскоре мы увидим, что римские правители, при всей пышности произносимых ими выспренних фраз о всемерном радении за справедливость и всеобщее благо, зачастую делегировали властные полномочия лицам отнюдь не щепетильным и преследующим цели далеко не возвышенные.

А уж в делах хозяйства и торговли примеры бесчестности встречаются в изобилии. Один из законов особо оговаривал, что следует приравнивать к казнокрадству срывание медных таблиц с текстами законов, уничтожение или изменение планов земельных участков, уничтожение или подделку государственных документов с целью уклонения от уплаты налогов (Дигесты, XLVIII.XIII.10). Другой закон касается банального жульничества в торговле: следовало назначать наказание (в экстраординарном порядке и в зависимости от масштабов содеянного) продавцам, использующим фальшивые мерные емкости и весовые гири (Дигесты, XLVIII.XIX.37). Одна из сохранившихся в Помпеях настенных надписей сообщает, что кабатчик разбавляет вино водой (CIL 4.3498). Множество судебных разбирательств было посвящено земельным спорам. Землевладельцы то и дело похищали или переволакивали межевые камни, а некоторые до неузнаваемости изменяли ландшафтный облик местности — например, прирезав себе пахотных площадей за счет уничтожения леса в соседских угодьях.

Дороговизна рабов (особенно после эпохи больших завоеваний, когда невольничьи рынки регулярно пополнялись дешевыми поставками пленников) побуждала работорговцев всячески скрывать от покупателей проблемы, которыми обременен предлагаемый им живой товар. Работорговля регулировалась эдиктом курульных эдилов, который предписывал раскрывать потенциальному покупателю все известные факты о выставленном на продажу рабе, включая его происхождение, а главное — слабые стороны, такие как хронические болезни или порочные наклонности. Но на деле работорговцы вели себя точь-в-точь как современные продавцы подержанных авто: занавешивали длинными полами туник кривые ноги, яркими одеждами маскировали телесную немощь, слабые конечности или гниющие язвы. Многие рабы успевали претерпеть изрядные телесные страдания в процессе долгой доставки на невольничий рынок, но продавцы здесь знали толк в косметическом деле и использовали самые разнообразные приемы наложения макияжа с целью скрыть товарный брак. Смола терпентинного дерева ^[29] помогала разгладить кожу и скрыть исхудание. Печень тунца, растертая с кровью и желчью, использовалась для химической депиляции, после которой лица молодых рабов становились более свежими и привлекательными. Среди прочих хитростей заслуживает внимания практика подведения бровей и ресниц сурьмой для придания видимости здорового цвета припудренному бледному лицу. Потенциальному покупателю настоятельно рекомендовалось выспрашивать все детали об истинном характере раба и состоянии его физического и психического здоровья. При покупке рабыни продавец по требованию покупателя обязан был по закону дать гарантии ее способности к деторождению, сообщить, не было ли у невольницы ранее мертворожденных и регулярно ли у нее протекают менструации. Кроме того, закон обязывал продавцов уведомлять потенциальных покупателей об имевших место попытках самоубийства и прочих признаках психического нездоровья в анамнезе рабов. Впрочем, далеко не всегда было ясно, что понимать под «здоровьем». А потому закон детальнейшим образом регулировал вопросы типа «признаётся ли здоровым тот, у кого отрезан язык?» (правильный ответ: нет; Дигесты, XXI.I.8).