— Она точно не так называется, — заметила Джойс.
— Ты мог бы сыграть Барбару Уиндзор, дорогой. — Калли послала любимому воздушный поцелуй.
— Да! Я выглядел бы ослепительно в женском платье.
— Один из способов сделать так, чтобы тебя заметили, — сухо вставила Джойс. Она знала, что нескромность всего лишь фасад. Но все равно Нико иногда несколько утомляет. — Выпей еще вина, дорогой, — она потянулась за бокалом мужа, а он взял ее за руку:
— Я бы, признаться, предпочел сэндвич.
— Сэндвич? — Тут Николас угостил их своей леди Брэкнелл, похожей больше на комика Тима Брука-Тейлора, чем на Эдит Эванс
[47], а выглядел при этом лучше, чем они оба. Но это как раз нетрудно. — Плюем мы на сэндвичи! Мы отправляемся праздновать!
— Куда?
— В «Ривер-кафе».
— Что?!
— Папа, остынь.
— Если вы думаете… — Тут Барнаби вовремя остановился. Если бы Калли была беременна, тогда пожалуйста, он бы отправился в «Ривер-кафе» с вещами, чтобы завтракать, обедать и ужинать там хоть целый месяц. — Я слышал про это место. Туда просто так не…
— У Нико есть деньги.
— Мы угощаем, — заявил Нико, что прозвучало несколько грубовато. — Вчера я продал свою развалюху.
— Мы решили, что глупо иметь две машины. Особенно в Лондоне.
— И что, не нашлось способа получше, чтобы просадить три тысячи фунтов?
— Ну, Том, — Джойс пугала реакция мужа, — успокойся.
— И речи быть не может. И вообще, я на диете и ничего не ем, кроме капустного супа.
— Он не знает! — Николас подмигнул жене.
— Чего не знаю? — не понял Барнаби.
— Они тем и знамениты! — И Калли подмигнула матери.
— Это правда, Том, — поддержала Джойс. — Я как раз на днях читала. В «Ривер-кафе» готовят лучший капустный суп на свете
[48].
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
На следующее утро Барнаби сидел за письменным столом и пытался распланировать свой день, набросать кое-что к утренней летучке в восемь тридцать. Ему было очень трудно сосредоточиться. Если бы в это время вчера кто-нибудь сказал старшему инспектору, что вечером он часа на два почти начисто забудет о расследовании, он бы решил, что человек этот сошел с ума. Тем не менее все именно так и было.
Их посадили за столик у окна, которое выходило на ровный газон, обложенный плиткой и обнесенный низкой стеной, прямо над Темзой. Поверхность воды вспыхивала под вечерним солнцем, вдоль асфальтированной дорожки горели фонари.
Осенним вечером в «Ривер-кафе» было невероятно светло, свежо и полно веселых посетителей. Люди болтали, смеялись, ели, пили. В какой-то момент одна женщина запела арию Тоски, и никто не понял этого неправильно.
Обслуживание было выше всяких похвал. Официанты держались дружелюбно, но без подобострастия, возникали, когда были нужны, исчезали, когда нужда в них отпадала. Тактично предлагали кушанья и не обижались, если их предложения игнорировали. Никто не подливал вам то и дело, будто вы малыш на высоком стульчике. Невозможно было представить, что здесь чего-то нет, а то, что было, имело божественный вкус.
Еду готовили за длинным стальным прилавком. Стройные люди в длинных белых фартуках создавали блюда, приводящие в отчаяние толстых.
Барнаби ел тальятелле со спаржей, зеленью и пармезаном. За ним последовала рыба тюрбо, и куски ее прямо таяли во рту. Зеленый салат с капелькой рукколы. Аппетитная картошка. И никакой капусты! Все пробовали еду друг у друга, и, когда это было замечено, практически ниоткуда на столе появились дополнительные вилки. На десерт Барнаби отведал «Шоколадной Немезиды», еще немного — и она свершила бы над ним правый суд. Пили сицилийское «торре дель фалько». Нико приобрел для Калли поваренную книгу
[49] с пышной дарственной надписью, еще одна досталась Джойс. Барнаби всерьез забеспокоился.
— Не волнуйся, — сказала Калли отцу, когда они, немного отстав от остальных, шли к такси, — мама справится. Никому еще не удалось сжечь макароны.
Барнаби промолчал. Он полагал, что женщина, способная сжечь салат, может сжечь что угодно.
— Сегодня вид у вас более жизнерадостный, шеф, — прервал сладостную задумчивость Барнаби сержант Трой. У него самого вид был далеко не жизнерадостный, а бледный и болезненный.
— Праздновали вчера вечером, — объяснил Барнаби. — Зять пригласил нас отобедать в Лондоне. В «Ривер-кафе».
— Слышал о нем. Это у реки?
— Точно.
— Морин видела его по телевизору.
— Вообще-то, Нико взяли в Национальный.
— Великолепно! — Трой пришел в восторг. Национальный? Национальный что?
Барнаби скрепил пухлую пачку бумаг канцелярским зажимом и только теперь по-настоящему разглядел своего сержанта:
— С тобой все в порядке, Гевин?
— Сэр?
— Ты как-то осунулся.
А дело было в том, что сержант Трой видел странный, очень тревожный сон. Во сне он пробудился, попробовал встать, но понял, что может лишь ворочать головой из стороны в сторону. Руки и ноги сделались какими-то странными — полыми и плоскими, как у тряпичной куклы, которую забыли набить. Потом он увидел возле кровати груду костей и догадался, что это его кости. Разве не отвратительно? Трой винил в ночном кошмаре посещение больницы. Да и приходское кладбище неподалеку от старого дома викария подсуропило.
— Все в порядке, шеф. — Дурацкими фантазиями, пусть даже ты им не хозяин, лучше не делиться. Полиция не место для невротиков. Сержант Трой повесил плащ на старомодную вешалку, насладившись игрой пружинистых мускулов на прочных костях. — Вы связывались с больницей?
— Да. Они просканировали мозг и нашли тромб. Сегодня утром оперируют.
— А какие новости от наружников?
— Никаких, — покачал головой Барнаби. — Никто не входил, никто не выходил. Даже почтальона не было. Скорее всего, Джексон все еще торчит в хозяйском доме. «Присматривает» за Лайонелом.