Эволюция желания. Жизнь Рене Жирара - читать онлайн книгу. Автор: Синтия Л. Хэвен cтр.№ 37

В каком-то смысле Жирар не столько открывал миметическое желание, сколько открывал для себя открытие этого феномена другими авторами. И, как он пояснял позднее, в нем начался процесс, ранее описанный им в применении к проанализированным им писателям: Жирар словно шагнул в книгу, над которой работал, и невольно стал одним из персонажей, которых наблюдал и запечатлевал. Он сказал, что позднее переработал последнюю главу (почему – мы рассмотрим в седьмой главе нашей книги). На этих заключительных страницах «Лжи романтизма и правды романа» мы вступаем в мир, с которым Жирар собирается расстаться. Как указывал он сам: «Любая концовка романа – это начало» ¹⁴⁶. По-видимому, это произвело такое же сильное впечатление, как момент, когда фея целует Пиноккио – и тот превращается в настоящего мальчика из плоти и крови.

Одним из немногих, кто прочел рукопись и ответил Жирару, был Лео Шпитцер; он сделал ценное замечание о близости идей Жирара к работе «Ресентимент в структуре моралей» феноменолога Макса Шелера – ее Жирар прочел несколькими годами раньше, но не осознал ее связи со своим исследованием. Жирар учел некоторые замечания Шпитцера и добавил к «Лжи романтизма» эпиграф из Шелера: «У человека есть либо Бог, либо идол». Жирар развил мысль выбранного эпиграфа (кстати, в англоязычном издании «Лжи романтизма» этот эпиграф отсутствует): «В мире грядущего, говорят лжепророки, люди будут богами одни для других. Из всех персонажей Достоевского это двусмысленное послание неизменно несут нам лишь наибольшие слепцы. Несчастные приходят в экстаз от мечты о вселенском братстве. Они не понимают, насколько иронична их формула. Им кажется, будто они возвещают рай, но они говорят об аде – том аде, в который сами же и нисходят» ¹⁴⁷.

Макси из лучших побуждений дал Жирару совет, который сам позднее счел folie ¹⁴⁸. «Я по глупости убеждал Рене послать рукопись Пуле, – сказал он. – Оба, Пуле и Рене, – в числе величайших исполинов, которых я повстречал за всю жизнь».

Жорж Пуле – это он вдохновил Фреччеро посвятить жизнь изучению Данте – несколькими годами раньше был научным руководителем Макси в аспирантуре. Между прочим, Макси написал диссертацию на французском. Пуле ушел из Джонса Хопкинса приблизительно тогда же, когда туда приехал Жирар. Этот феноменолог и литературный критик, первым предложивший концепцию «критики сознания», был по меркам авангарда (и, вероятно, в глазах Жирара) представителем «старой гвардии». Но его одобрение значило бы очень много.

Хотя Жирар не особо стремился выслушивать советы, ему, как и любому начинающему автору, не терпелось узнать, как отзовутся о его работе видные ученые. Пуле около месяца молчал, и Жирар написал ему снова – поинтересовался его мнением. «Пришло ответное письмо, и когда он рассказывал о нем мне, то уже успел выучить его наизусть», – поведал Макси. Письмо занимало целых пятнадцать страниц одинарным интервалом, так что заучить его было бы непросто, но, по-видимому, оно врезалось в память.

«Письмо было несдержанное, – сказал мне Макси. – В исследовании Рене Пуле увидел двух мыслителей, которых на дух не выносил», – Гегеля и Сартра. Он отнесся скептически к широкому влиянию Гегеля во Франции, особенно к знаменитым лекциям Александра Кожева, повлиявшим в том числе на Сартра. «Возможно, Пуле потратил бы два месяца и написал бы гораздо более выдержанное письмо, тогда говорить было бы не о чем». Но нетерпеливое напоминание Жирара побудило Пуле написать ответ второпях.

Позднее Жирар охарактеризовал это письмо так: «чрезвычайно страстное и враждебное, гласившее, что так нельзя обращаться с литературой, потому что это в конечном итоге вторжение в жизнь автора» ¹⁴⁹.

Жирар добавил: «Он ненавидел Фрейда и воспринял мою теорию как вариацию на темы психоанализа. Его письмо было очень суровым и могло бы обескуражить новичка. Я, конечно, знал, что Пуле не понравится моя книга, и мне хотелось ознакомиться с его реакцией, потому что по сути моя книга была негативной реакцией на тот эстетизм, представителем которого он был. Я прекрасно сознавал, что „Ложь романтизма“ взбесит тех критиков, в восприятии которых литература – „обособленный мир“, принадлежащий только писателям, чистое творчество, существующее отдельно от общества! Жорж Пуле был первейший мастер критики такого рода» ¹⁵⁰.

Жирар утверждал, что остался доволен реакцией Пуле, но, несомненно, эти его слова – отчасти эмоциональная самозащита. По-видимому, Макси верно угадал, заметив: «Когда Рене что-то уязвляло, оскорбляло или что-то ему угрожало, он часто мог обратить это в шутку». Итак, письмо Пуле стало беспроигрышным поводом для веселья за ланчем.

* * *

Романы, рассматриваемые в «Лжи романтизма и правде романа», до самого конца не предлагают читателю никакой «дорожной карты», которая указала бы ему путь к какому бы то ни было будущему. И в «Дон Кихоте» Сервантеса, и в «Красном и черном» Стендаля, и в «Бесах» Достоевского главный герой осознает свои заблуждения и отрекается от них. А потом умирает. Неудивительно, что критики остались недовольны развязками этих романов – ни дать ни взять торопливый постскриптум на листке, приколотом к длинному письму булавкой.

Что происходит после того, как дописана последняя страница? Непревзойденная развязка всех сюжетов есть в «Божественной комедии» Данте – и в этом, безусловно, одна из причин притягательности поэмы. Так или иначе, Жирар настолько заинтересовался Данте, что написал новаторскую статью «От „Божественной комедии“ к социологии романа» (по-английски опубликованную под названием «Миметическое желание Паоло и Франчески») ¹⁵¹. На протяжении столетий историю Паоло Малатесты и Франчески да Римини усердно продвигали в качестве романтического идеала. Жорж Санд была не одинока, когда попыталась воспроизвести ее антураж для своего возлюбленного: живописцы писали на этот сюжет картины, композиторы – музыку. Но до Жирара никто не подмечал, что у Данте знаменитых влюбленных затягивает в бездну главным образом подражание и именно подражание. Свой взгляд на Данте Жирар изложил, развивая свою антиромантическую тему подражателей, в погоне за спонтанностью подражающих другим подражателям: это никакая не любовь по воле судьбы, а истеричный вторичный эффект некой книги: «В досужий час читали мы однажды / О Ланчелоте сладостный рассказ; / Одни мы были, был беспечен каждый». Франческа подчеркнуто называет имя виновника своего грехопадения – и это не Паоло: «И книга стала нашим Галеотом! / Никто из нас не дочитал листа». В легендах о короле Артуре Галеот – «король из краев за болотами», поощряющий безрассудный роман королевы Гвиневры с ее рыцарем Ланселотом. Для Паоло и Франчески, как и для многих других, литература становится воображаемой картой их желаний, вот почему эту статью иногда называют «By Literature Possessed» – «Литературой бесноватые». (В пересказе того же сюжета у Боккаччо присутствуют и другие элементы миметизма: окружающие привлекают внимание Франчески к Паоло; в версии Данте Паоло участвует как символический заместитель своего брата в церемонии обручения брата с Франческой.) Влюбленные, допустившие, чтобы им задурила головы книга, – в каком-то смысле упрек Данте самому себе в молодости. Когда-то он поклонялся, словно идолу, любви и ее поэтичности – и это стало для него как вдохновением, так и оковами.