Он медленно присел на край койки и до дрожи стиснул руки.
Это неправда! Этого не может быть! Димензино больше нет.
И все же оно с ним, оно притаилось в мозгу, совсем рядом, надо только поискать.
Найти его оказалось легко. Комната сразу изменилась и стала такой, какой он помнил ее: большое зеркало, массивная кровать (вот он сидит на ней), пушистые ковры, сверкающий бар и со вкусом подобранные занавеси.
Он пытался прогнать видение, просто отыскав в каком-то далеком темном чулане своего сознания воспоминание о том, что он должен прогнать его.
Но видение не исчезло.
Он делал все новые и новые попытки, но оно не исчезало, и он чувствовал, как желание прогнать видение ускользает из его сознания.
— Нет! — закричал он в ужасе, и ужас сделал свое дело.
Уинстон-Кэрби сидел в маленькой голой комнате.
Он почувствовал, что тяжело дышит, словно карабкался на высокую крутую гору. Руки сжаты в кулаки, зубы стиснуты, по ребрам течет холодный пот.
А было бы так легко, подумал он, так легко и приятно скользнуть обратно туда, где покойно, где царит настоящая теплая дружба, где нет настоятельной необходимости что-то делать.
Но он не должен так поступать, потому что впереди работа. Пусть это кажется неприятным, скучным, отвратительным — делать все равно надо. Потому что это не просто еще одна колония. Это прорыв, это прямая дорога к знанию, это уверенность в том, что человек больше не скован временем и расстояниями.
И все же надо признать, что опасность велика; сам человек оградить разум от нее не может. Надо сообщить все клинические симптомы этой болезни, чтобы на Земле ее изучили и нашли какое-нибудь противоядие.
Но что это — побочный эффект димензино или прямое следствие его? Ведь димензино всего лишь помогает человеческому мозгу, причем весьма любопытным образом: создает контролируемые галлюцинации, отражающие исполнение желаний.
Вероятно, за сотню лет человеческий мозг так хорошо овладел техникой создания галлюцинаций, что отпала необходимость в димензино.
Надо во всем разобраться. Он совершил длительную прогулку, и за много часов одиночества иллюзия не потускнела. Нужен был внезапный шок тишины и пустоты, встретивших его вместо ожидаемых теплых приветствий и смеха, чтобы развеять туман иллюзии, который окутывал его многие годы. И даже теперь иллюзия затаилась, действовала на психику, стерегла за каждым углом.
Когда она начнет тускнеть? Что надо сделать, чтобы полностью избавиться от нее? Как ликвидировать то, к чему он привыкал целый век? Какова опасность… может ли сознание преодолеть ее или придется снова невольно уйти от мрачной действительности?
Он должен предупредить роботов. Надо поговорить с ними. Предусмотреть какие-нибудь чрезвычайные меры на тот случай, если к нему вернется иллюзия, предусмотреть решительные действия, если понадобится защитить его против его же воли.
Впрочем, хорошо бы выйти из комнаты, спуститься вниз по лестнице и обнаружить, что остальные ждут его, вино откупорено, разговор уже начался…
— Прекратить! — закричал Уинстон-Кэрби.
Выбросить иллюзию из головы — вот что он должен сделать. Не надо даже думать о ней. Необходимо очень много работать, чтобы не оставалось времени думать. Надо сильно уставать, чтобы валиться в постель и сразу крепко засыпать.
Уинстон-Кэрби припомнил, что надо делать: наблюдать за работой инкубаторов, готовить почву под сады и поля, обслуживать атомные генераторы, заготавливать лес для строительства, исследовать и наносить на карту прилегающую территорию, капитально отремонтировать корабль и послать его с роботами на Землю.
Он думал только об этом. Он намечал все новые дела. Он планировал их на многие дни, месяцы и годы вперед. И наконец почувствовал, что доволен.
Он владел собой.
Снизу донеслись голоса, и нить размышлений оборвалась.
Страх захлестнул его. Потом исчез. Вспыхнула радость, и он быстро направился к двери.
На лестнице он остановился и взялся рукой за перила.
Мозг бил в набат, и радость исчезла. Осталась только печаль, невыносимая, жуткая тоска.
Он видел часть нижней комнаты, он видел, что на полу лежит ковер. Он видел занавеси, картины и одно инкрустированное золотом кресло.
Уинстон-Кэрби со стоном повернулся и убежал в свою комнату. Он захлопнул дверь и прислонился к ней спиной.
Комната была такой, какой ей и полагалось быть, — голой, бедной, холодной.
Слава богу, подумал он. Слава богу!
Снизу донесся крик:
— Уинстон, что с вами? Уинстон, идите сюда скорей!
И другой голос:
— Уинстон, у нас праздник! На столе молочный поросенок!
И еще один голос:
— С яблоком во рту!
Он не ответил.
Они исчезнут, думал он. Им придется исчезнуть.
Но даже когда он подумал это, ему страстно захотелось отворить дверь и броситься вниз по лестнице. Туда, где его снова ждали покой и старые друзья…
Уинстон-Кэрби почувствовал, что руки его за спиной сжимают дверную ручку так, будто примерзли к ней.
Он услышал шаги на лестнице и голоса, счастливые голоса друзей, которые шли за ним.
Прикуси язык!
Перевод Н. Аллунан
Настал час слухов, и Фред, один из шести штатных компьютеров Сената, перевел выполнение текущих задач в автоматический режим и приготовился просмаковать самое приятное время дня. В любой группе компьютеров обязательно есть своя Кумушка, самопровозглашенная главная сплетница, которая выбирает из потока слухов, непрестанно циркулирующих среди электронно-вычислительного населения столицы, наиболее лакомые с точки зрения ее ближайших знакомых кусочки. Вашингтон всегда был городом молвы, но теперь это относилось к нему даже в большей степени. Ни один человек, сколь бы ни был он охоч до горячих новостей, не способен выведывать секреты с такой ловкостью и изяществом, как компьютер. Ведь, кроме всего прочего, машины имеют куда лучший доступ к секретным документам и могут распространять их содержание со скоростью и дотошностью, которая людям и не снилась.
Но к чести компьютеров надо сказать, что они следят за тем, чтобы циркулирующие среди них слухи не просачивались наружу. То есть сплетничают они только между собой. Ну или, по крайней мере, стараются. И признаться, их усилия по большей части приносят плоды. Очень редко случается такое, чтобы компьютер поделился каким-нибудь пикантным слухом с людьми своего округа. Впрочем, благодарить за это следовало бы не столько сознательные усилия компьютеров, сколько их благоразумие и чувство собственного достоинства. Собирать и распространять злобные шепотки — несвойственная машинам привычка.