Он достал искомый сменник и положил на стол.
— Езекия, — сказал Шеридан, — слушай меня внимательно. Запомни все до единого слова.
— Сэр, — обиженно проворчал Езекия, — я всегда слушаю внимательно.
— Знаю, знаю. Я тебе верю и полагаюсь на тебя абсолютно. Вот почему я отправляю тебя в Центр.
— В Центр, сэр? Да вы шутите! Как же я полечу, сэр? А кто будет обслуживать вас? Кто будет следить, чтобы вы…
— Как-нибудь продержусь. Ты же вернешься. И у меня остается Наполеон.
— Но я не хочу лететь, сэр!
— Езекия, мне нужен кто-то, кому я доверяю. Вставим тебе сменник и…
— Но на полет же недели уйдут, сэр!
— Нет, если ты воспользуешься корабликом курьера. Отправишься вместо него. Я напишу тебе доверенность, чтобы ты мог выступать от моего имени. Я как бы сам буду присутствовать.
— Но есть же Авраам. И Гедеон. Да пошлите любого другого.
— Кроме тебя, некого, Езекия. Ты мой самый старый друг.
— Сэр, — сказал Езекия, вытягиваясь в струнку, — что я должен буду делать?
— Ты доложишь Центру, что Гарсон-IV теперь необитаем. Ты скажешь, что ввиду этого обстоятельства я вступаю во владение планетой от имени Торгового центра. Ты скажешь им, что мне потребуется подкрепление, и немедленно, так как не исключено, что «Галактическая компания» попытается отобрать ее у нас. Пусть пришлют прицеп, нагруженный роботами для обороны и колонизации. И еще прицеп с сельскохозяйственными машинами и орудиями, чтобы мы могли немедленно приступить к обработке полей. И все подары, какие им удастся наскрести. И, Езекия, еще одно…
— Слушаю, сэр.
— Эти роботы. Пусть перед погрузкой их деактивизируют и разберут. Так их в прицеп больше поместится. А мы соберем их тут.
— Скажу, сэр, — ответил Езекия с содроганием.
— Мне очень жаль, Езекия, но сказать ты должен.
— Ничего, сэр.
Шеридан дописал доверенность.
— Скажи Центру, что со временем мы превратим всю планету в одну огромную плантацию подаров. Но им не следует терять ни минуты. Никаких комиссий, никаких заседаний правления, никакого хождения вокруг да около. Наступай им на хвост с утра и до вечера.
— Я не дам им ни минуты покоя, сэр, — заверил его Езекия.
6
Курьерский кораблик скрылся вдали. Как Шеридан ни напрягал зрение, он его уже не видел.
«Старина Езекия свою задачу выполнит, — думал он. — Центр и через месяц не оправится от его натиска».
Он наклонил голову и потер занывшую шею, а потом обернулся к Гедеону и Эбенезеру.
— Можете слезть с него!
Они, ухмыляясь, поднялись с распростертого на земле Товия. Тот вскочил вне себя от ярости.
— Вам это так не пройдет! — заявил он Шеридану.
— Я знаю, ты мне готов печенку выгрызть, — ответил Шеридан.
— Что дальше? — спросил Авраам, подходя к ним.
— Ну, — ответил Шеридан, — думаю, мы станем сборщиками урожая.
— Сборщиками?
— Туземцы наверняка выкопали не все подары. А нам необходимо найти хоть сколько-нибудь, чтобы высадить на семена.
— Но мы же все физики, инженеры, химики и тому подобное. Не потребуете же вы, чтобы такие высококвалифицированные специалисты…
— Это дело поправимое, — ответил Шеридан. — Думается, сменники космовиков никуда не делись. Они сойдут, пока Центр не пришлет сельскохозяйственного набора.
Товий выступил вперед и встал рядом с Авраамом.
— Раз уж я должен оставаться тут, то требую, чтобы меня использовали! Не в натуре робота бездельничать…
Шеридан похлопал себя по карманам и нащупал твердую выпуклость — сменник, который он извлек из Езекии.
— Думается, — сказал он Товию, — у меня для тебя есть именно то, что требуется.
У меня нет головы, мои глаза висят в воздухе
Перевод Г. Корчагина
Его звали Чарли Тьерни, но у него больше нет имени. Он был человеком, но и это уже дело прошлое.
Теперь он нечто иное, сшитое на живую нитку. Теперь у него ни головы, ни рук, и глаза на стебельках покачиваются над пробуждающимся туловищем.
Будучи Чарли Тьерни, он имел только две заслуживающие упоминания черты: алчность и нелюдимость. Алчен был без преувеличения патологически — каждый его поступок отравлен этим ядом. Нелюдим — и в детстве, и в зрелости. Но все свои одинокие годы он провел в космосе, не имея ни малейшего шанса открыть, что его корыстность — врожденная болезнь.
А сейчас он одинок, как никогда прежде… но совсем не алчен. Алчность — человеческое качество, а он более не человек. Но одиночество никуда не делось, ведь другого такого, как он, не сыщется во Вселенной.
Тьерни сидит, поглощая солнечный свет, и вспоминает.
Я победил!
Сколько лет я прозябал, сколько лет глотал звездную пыль, сколько лет согревал себя надеждой — и вот наконец я здесь, на моей собственной планете, спускаюсь с холма. Да, планета — моя, весть о ее открытии уже летит в эфире, осталось только оформить заявку. Овчинка стоит выделки: это не бросовый метановый или углекислотный мир, здешний воздух — не кисель, им можно дышать. И есть где разгуляться. Тут и горы, и равнины, и растительность, и чистые реки, и не слишком обширный океан. А самое главное — в избытке рабочая сила: не обремененные интеллектом туземцы при надлежащем руководстве обустроят этот мир для меня. Конечно, придется повозиться, но я сумею запрячь их в хомут — миндальничать уж точно не стану.
Похоже, я малость нетрезв. Ну так и неудивительно. Пока общался на вершине холма с тупыми дикарями, вылакал столько местного пойла, что впору бы вырубиться. Но слишком уж много было на моем веку грязных кабаков на космических стоянках, слишком много алкогольных — и не только алкогольных — интоксикаций, чтобы сейчас свалиться от какой-то сомнительной бурды. Когда возвращаешься из долгого и многотрудного поиска с пустыми руками и застарелой головной болью, будешь хлестать все без разбору, лишь бы забыться. А мне того, что нужно забыть, всегда хватало с лихвой.
Но все мои беды миновали. Очень скоро я буду купаться в деньгах. Главный приз — эти туземцы. И ведь с них нисколько не убудет, они даже не заметят перемен. Они для того и появились на свет, чтобы вкалывать на дядю Чарли. Глядишь, им даже понравятся новые порядки.
Сколько понадобилось терпения, сколько ушло времени на изучение этих тупиц — я в жизни так не корпел, — но теперь их натура разгадана, и я убежден, что смогу держать их в повиновении. У них имеется культура, если это можно так назвать. Наличествует и какой-никакой умишко — прикажешь пойти туда-то и сделать то-то, туземец пойдет и сделает. Пока я разбирался с этими олухами, они поверили, что лучшего друга у них еще не бывало и для такого славного парня надобно расстараться. Они сами зазвали меня в гости. Принесли на холм еду, которая не лезла мне в глотку, и питье, которое шло чуток полегче. И у нас была застольная беседа — дружеская, солидная и обстоятельная.