— Так я тебя за город провожу, — обрадовался Коля.
Надиньке совсем не нужна была компания, ей хотелось повидаться с домом — они слишком давно не виделись, — но как отказать, чтоб не показаться невежливой и заносчивой, она не знала.
— Ну, пожалуйста, — согласилась она. — Но это неблизко.
— Ты на лыжах, что ли, собралась?
— Почему ты решил? Нет, просто мне нужно съездить.
— Двадцать пятого января назначен лыжный поход, — сказал Коля. Они шли в толпе, всё густевшей по мере приближения к метро. — Ты пойдёшь? Говорят, под Дмитровом хорошее катание.
— Ещё не знаю, буду ли свободна, — отвечала Надинька. — Я в каникулы на кафедре работаю.
— Тоже дело, — похвалил Коля. — Я вообще думаю на вечерний переходить, чтоб работать и учиться! Так толку больше, и матери стану помогать. Она у меня одна колотится.
Разговаривать им было не о чем.
Странное дело! Вот с Серёжей они никак не могли наговориться. Когда в первый день расстались, Надинька недоумевала — они так ни о чём и не успели поговорить!
В поезде Коля рассказывал о жизни где-то под Челябой, там «колотилась» его мать. Надинька вежливо слушала.
Вагон был холодный, летний, от заросших льдом окон так сквозило, что приходилось то и дело поворачиваться спиной и прикрывать варежкой зябнущее ухо.
На станции из поезда вышли трое — Надинька с Колей и какой-то мрачный тип с солдатским вещмешком за плечами. Когда поезд прогремел, удаляясь, сделалось тихо-тихо, только слышно, как кричат галки и скрипит под ногами снег.
— А тебе зачем сюда? К бабке, что ли?
Надинька не поняла.
— Ну, у тебя бабушка тут в деревне?
— Мы здесь раньше жили, — объяснила Надинька. — На даче. Мне хочется дом проведать.
— На да-аче, — удивился Коля. — А вот я не пойму, для чего трудящемуся человеку дача!..
— Чтоб отдыхать, — туманно объяснила Надинька. — После работы.
— Отдыхать культурно надо. На стадионе или в библиотеке. В концерт сходить или в музей. А в деревне разве отдых? В деревне своей работы полно.
В поле на них налетел морозный ветер, исхлестал по щекам, забрался под шапки и пальто. Надинька ёжилась и время от времени шла спиной вперёд. Зато в рощице сразу стало тихо.
Странным и, кажется, опасным был тот человек со станции. Он почему-то шёл следом за ними, не отставал. Надинька поначалу не обращала внимания, а потом стала посматривать. По Москве ходили жуткие слухи об убийствах — как раз в пригородных поездах. Хорошо, что Коля увязался за ней, одной слишком страшно, и вокруг никого.
— Вот там, — говорила Надинька, чтоб не оглядываться поминутно, — дача знаменитого писателя Фадеина, знаешь такого? Который «Штурм» написал и «Долгое лето»?
— Не может быть!
— Так и есть!
— И ты его видала?! Своими глазами?!
— Папа был знаком, — сказала Надинька. — Мы иногда у них обедали. Впрочем, я совсем маленькая была, — добавила она, чтобы не выглядело так, что она хвастается.
На самом деле, у Фадеиных обедали ещё прошлым летом. Было весело и шумно, много молодёжи, а один, самый смешной, по фамилии Евтушенко, назвался поэтом и читал свои стихи, а потом понарошку ухаживал за Надинькой. И хозяева, и отец унимали его и хохотали.
Под вечер приехал главный гость, знаменитый артист Василий Васильевич Меркурьев с женой и детьми. Надинька, когда её представляли, вся покраснела и не могла дышать.
— Ишь, зажглась как, — заметил Василий Васильевич добродушно. — Словно огонь загорелся! Не тушуйся, рыжая! Я свой!..
Потом Надинька играла им на рояле. Она бы ни за что не согласилась, но отец попросил негромко:
— Сыграй Рахманинова, дочка.
И она села за рояль, и играла долго.
Надинька вновь оглянулась, пряча нос в воротник.
Тот человек неотступно следовал за ними. Горбом вздымался его солдатский вещмешок.
Расчищенная дорога круто поворачивала влево, к Фадеиным, а к Надинькиному дому было не подойти, снегу навалило почти до половины забора, и никто не чистил.
Странное дело.
Забыв про Колю, она побежала дальше по дороге, но та вскоре стала уходить в лес, отдаляться от дачи.
Растерянная Надинька вернулась к своим воротам. Коля топал за ней — туда и обратно.
— Ты чего, заблудилась? — спросил он, когда они вновь оказались на повороте. — Не помнишь, куда идти?
— Вот наш дом, — сказала Надинька. — Но там… никого нет.
— А кто там должен быть?
— Новые хозяева. Они ещё осенью вселились.
— Так вы дом продали, что ли?!
Черпая короткими ботами снег, Надинька полезла по нерасчищенной целине к воротам. Ноги моментально оледенели, и в этом не было никакого смысла — участок был тих, глух, завален снегом.
Там явно никто давно не жил.
Стараясь попадать ровно в свои следы, она вернулась на дорогу и принялась варежкой выгребать из бот снег. Распрямилась и столкнулась взглядом с тем человеком, который преследовал их. Он подошёл совсем близко.
— Надя? — негромко спросил человек. — Надя Кольцова?
Голос у него был… неприятный, надорванный.
Надинька сделала шаг назад, словно попыталась спрятаться.
Коля переводил взгляд с одного на другую.
Человек стащил с головы шапку. Оказался он лыс, костистый череп обтянут загорелой, словно обожжённой кожей.
— Не узнаёшь?..
Надинька покачала головой — как она могла его узнать, ведь она никогда его не видела!
Коля бодро спросил:
— А вы, товарищ, кем будете?
— Кем буду — не знаю, не решил ещё, — отозвался лысый, — а раньше был начальником госпиталя. Любочка, Любовь Петровна, под моим началом служила и на руках у меня умерла. Не помнишь?
— Яков Михайлович? — пробормотала Надинька. Губы плохо слушались. — Откуда вы?
Человек усмехнулся и ответил так, что всё сразу стало ясно:
— Из разных мест, отовсюду.
Это означало — из лагеря.
Коля моментально посуровел — как-никак перед ним враг! Может, советской властью и перевоспитанный, но всё же враг. Нужно быть начеку.
— Яков Михайлович, — повторила Надинька, словно пробуя имя на вкус. — Вы… вы совсем другой были!
Человек нахлобучил шапку и привычным движением полез во внутренний карман телогрейки.
— Хочешь, документ посмотри. Вот она, справка. Тут всё написано — Яков Тихонравов освобождён с поселения.