Дэвид и Элен Моррисоны из «Пиппинс Дайрект» помогали грузить последние ящики в открытый грузовик, который должен был отвезти их на рынок в Сэвен-Дайалс. Мэллори топтался в стороне и нерешительно следил за ними. В последние недели он узнал Моррисонов немного лучше, но из-за драматических событий, происшедших в его жизни, и постоянной занятости супружеской пары это знакомство не стало близким. Чувствуя себя обязанным их проводить, он улыбался и махал рукой, пока грузовик не скрылся из виду. Дэвид сказал, что они вернутся после окончания листопада и начнут обрезку деревьев.
Оставшись в одиночестве, Мэллори ушел в сад, где было просторно и тихо. Ему нравилось топтать ногами источенную осами падалицу. Лоусон отчаянно нуждался в утешении, хотя и презирал себя за слабость и мягкотелость. Во время этих вечерних прогулок он пытался сосредоточиваться на мелочах. Самых простых вещах, которые были у него перед носом. Конечно, Мэллори понимал, что его поведение вызвано желанием отвлечься от болезненных воспоминаний о предательстве дочери. Кейт считала, что ему нужно выговориться, но понимала, что время для этого еще не пришло, и не торопила события.
Она говорила с Полли по телефону. Неделю назад Мэллори вошел в комнату и услышал:
— Конечно, милая. До свидания. — Потом она положила трубку, повернулась к мужу, улыбнулась и сказала: — Тебе привет от Полли.
Мэллори молча миновал веранду, пошел к кустам и начал рвать сорняки голыми руками. Обнаружив длинный побег ежевики, он обмотал его вокруг запястья и тащил, пока не вырвал с корнем. Ободрав при этом ладонь до крови.
Теперь Мэллори бо́льшую часть дня проводил под открытым небом, благо погода позволяла. Дел в саду хватало всегда; ему нужно было многому научиться. Время от времени он спрашивал совета у Бенни, но чаще заглядывал в справочники или справлялся сам. Однажды Кейт процитировала вольтеровского «Кандида»: что бы ни случилось, нужно возделывать свой сад. Раньше Мэллори считал это занятие невероятно скучным и бесполезным и думал, что на него способен только человек, дошедший до полного отчаяния. Но теперь он в этом сомневался. Иногда, бережно извлекая из земли луковицы тюльпанов и разделяя их или собирая в конверт семена люпина, он чувствовал, что на душе становится легче. А временами даже ощущал проблески умиротворения.
Полли удачно вышла из трудного положения, обосновавшись на верхнем этаже дома неподалеку от Итон-сквер. Владелец квартиры — пожилой и чрезвычайно богатый бразилец, жена которого была такой же молодой и красивой, как сама Полли, — имел дома в Париже и на Коста-Эсмеральда, не считая ранчо в Кентукки и Вирджинии, где он разводил чистокровных лошадей. В Лондоне они почти не бывали.
Работу она нашла через агентство. Услышав, что ей будут платить четыреста фунтов в месяц, Полли ахнула и хотела уйти, но передумала. Столь смехотворное жалованье должно было предусматривать большие льготы. Так оно и оказалось. Работа была, мягко выражаясь, легкой. Требовалось переправлять почту и телефонные сообщения в парижский офис на бульваре Осман. Поддерживать чистоту и порядок в квартире. Все счета будут оплачиваться; в случае возникновения каких-то проблем с квартирой следует обратиться к привратнику. Сидеть весь день в квартире не обязательно. После выполнения этих простых заданий она может располагать своим временем. Естественно, для такой работы требовались рекомендации. Одну Полли получила у своего преподавателя в ЛШЭ, а другую состряпала сама, напечатав ее на бланке с грифом палаты общин, украденном из «дипломата» Аманды Ффорбс-Снейт. Она была уверена, что именно этот бланк и сыграл свою роль.
Долстонскую квартиру Полли покинула без всяких сожалений. Она была чрезвычайно благодарна Деборе Хартогенсис за вмешательство, но в присутствии этой девушки чувствовала себя неуютно. Кому приятно иметь дело с человеком, который видел тебя в таком состоянии? Казалось, Дебби понимала это и тоже сторонилась ее, смущенно улыбаясь при случайных встречах. Но перед отъездом Полли успела получить почту, в которой была и открытка с изображением Приморских Альп. Эшли сообщал, что с каждым днем чувствует себя лучше. Лучше и крепче. И с нетерпением предвкушает их новую встречу. Заканчивалось послание словами «с любовью». Полли уже забыла, как выглядел этот человек. Открытку она выбросила.
Ее комната в новой квартире была маленькой, скудно обставленной и не имела окна. Остальные семь комнат были заставлены антиквариатом и старинными скульптурами в стиле сан-симеонского замка Уильяма Рэндолфа Херста
[140], за вычетом упаковочных ящиков. Ванная и кухня были великолепны.
Едва обосновавшись на новом месте, Полли начала искать приработок. Девушка согласилась на первое же предложенное место, потому что до него можно было добраться пешком, не тратясь на транспорт. Это был винный бар «Калипсо» на Кингс-роуд. Обстановка в баре была такой приятной, а часы работы такими подходящими, что Полли решила поработать там и после начала занятий. Конечно, жалованье было маленьким, но зато чаевые — огромными. Казалось, каждый мужчина, сидевший за стойкой, горел желанием угостить ее напитком; после недели работы она принесла домой почти триста фунтов. Один раз за смену сотрудников кормили бесплатно, что тоже имело значение.
Постоянная занятость помогла ей пережить первые недели после возвращения в Лондон. Пару раз она звонила матери в Эпплби-хаус и сообщила ей свой новый адрес. Кейт собиралась наведаться в город. Но от Мэллори не было ни слова. Полли понимала отца и даже испытывала облегчение от этой вынужденной разлуки. Девушка скучала по нему, но теперь хорошо знала, какой опасной была постоянная безоговорочная поддержка Мэллори — эмоциональная, психологическая и финансовая — всего, что она говорила и делала. Это была не его вина. Отец любил ее и очень хотел, чтобы она была счастлива. Но Полли на собственном горьком опыте убедилась, что наши представления о счастье редко уживаются с мудростью.
Она уже получила ссуду на оплату последнего года учебы и упорно отказывалась брать деньги у родителей. Память о нанесенном им ущербе продолжала мучить ее. Конечно, обещание возместить потерянное за годы работы в Сити было чисто риторическим, но, по крайней мере, она могла получить диплом с хорошими оценками. Все, больше никаких прогулов, никаких наркотиков и никаких биржевых спекуляций.
Особенно биржевых спекуляций. Полли не потеряла решительности и честолюбия, но изменилась в главном. Алчность ушла, а вместе с ней и желание плутовать. Теперь ложь и мошенничество казались ей отвратительными. «Острое лезвие», которым она так гордилась прежде, разлетелось на куски и ремонту не подлежало.
Но какой бы разительной ни казалась происшедшая с ней метаморфоза, Полли прекрасно знала, что «дамасского обращения»
[141] не случилось. Альтруистической жилки в ней нет и, возможно, никогда не будет. Она не собирается тратить свой ум и образование на помощь бедным и убогим в пределах своего микрорайона. Кому, как не ей, знать, чем кончаются такие вещи?