Мир иной. Что психоделика может рассказать о сознании, смерти, страстях, депрессии и трансцендентности - читать онлайн книгу. Автор: Майкл Поллан cтр.№ 34

В 1953 году Уоссон совершил первое из десяти путешествий в Мексику и Центральную Америку, причем объектом нескольких из них он выбрал деревушку Хуатла-де-Хименес, затерянную в горах штата Оахака, где, как рассказал ему один из его осведомителей, миссионер, местные знахари до сих пор используют грибы. Поначалу местные жители были немногословны. Одни говорили, что никогда не слышали ни о каких грибах, другие уверяли, что грибы давно уже не используют, а третьи утверждали, что эта практика применяется не у них, а в других, еще более удаленных деревнях.

Их скрытность можно понять. Использование психоактивных грибов в религиозных церемониях и целительных практиках замалчивалось индейцами; это была их тайна, которую они на протяжении четырех веков скрывали от жителей западных стран, и случилось это вскоре после испанского вторжения на земли Америки, когда грибной культ был объявлен вне закона и загнан в подполье. Самый примечательный отчет об этой практике принадлежит перу испанского миссионера, священника по имени Бернардино де Саагун, жившего среди ацтеков в XVI веке и описавшего, как те использовали грибы в своих религиозных обрядах:

Испанцы пытались уничтожить и вытравить грибные культы, видя в них, и не без основания, смертельную угрозу для власти и авторитета католической церкви. Один из первых священников, прибывших в Мексику вместе с Кортесом, чтобы обратить ацтеков в христианство, объявил, что грибы – «плоть дьявола, которую они боготворят», и что… «с этой горькой пищей они получили в удел жестокого бога». Индейцев допрашивали и пытали, заставляя признаться в приверженности этой дьявольской практике, а так называемые грибные камни (многие из них – это выдолбленные в базальте скульптуры священных грибов в фут высотой, применявшиеся в религиозных церемониях) были разбиты. Инквизиция выдвигала против индейцев десятки обвинений в преступлениях, совершенных на почве потребления пейотля и псилоцибина, и это в конце концов вылилось в то, что принято считать первой войной за наркотики – или, если уж быть более точным, войной за некоторые растения и грибы. В 1620 году Римско-католическая церковь объявила, что использование растений для прорицаний и ворожбы – это «акт суеверия, который осуждается как противоречащий духу чистоты и целостности нашей святой католической веры».

Нетрудно понять, почему католическая церковь так беспощадно реагировала на использование грибов в религиозных церемониях. Науатль («плоть богов») – слово, которым индейцы называли грибы, – должно быть, звучало для испанского уха как прямой вызов христианскому таинству, которое тоже понималось как плоть богов, или, скорее, как плоть одного Бога. Но у грибного таинства было одно неоспоримое преимущество по сравнению с христианским: последнее требовало веры в то, что евхаристические хлеб и вино дают верующему доступ к Богу, доступ, достигаемый через посредство священника и церковной литургии. И сравните христианское с ацтекским таинством, где психоактивные грибы обеспечивали каждому, кто съел их, прямой, без посредников, доступ к божественному – к видению другого мира, царства богов. Так чье же причастие более действенно? И в чьих руках оно находится? Как сказал Уоссону индеец-мазатек, грибы «приводят тебя туда, где пребывает бог».

Вполне возможно, что Римско-католическая церковь – это первое (хотя, разумеется, далеко не последнее) учреждение, в полной мере признавшее угрозу своей власти со стороны неприметного на вид психоделического растения.

* * *

В ночь с 29 на 30 июня 1955 года Роберт Гордон Уоссон впервые отведал священные грибы и испытал на себе их действие. Во время своего третьего путешествия в Хуатла-де-Хименес он уговорил Марию Сабину, 61-летнюю индианку из племени мазатек, уважаемую в деревню curandera, позволить ему и его фотографу не только присутствовать на священной церемонии, куда не допускался никто из посторонних, но и участвовать в ней. Велада (velada), как называлась эта церемония, должна была произойти с наступлением темноты в подвале дома местного чиновника, которого Уоссон привлек на свою сторону, перед простеньким алтарем, «украшенным образками христианских святых». Чтобы скрыть личность Сабины и защитить саму ее от возможных проблем, Уоссон называет ее Евой Мендес и отмечает ту «духовность в ее взгляде и выражении лица, которая сразу же поразила всех нас». После того как грибы были вымыты, обкурены и очищены в дымке благовоний, Сабина протянула Уоссону чашку с шестью парами грибов; которые она называла «малыми детками». Вкус у них был ужасный, «едкий с прогорклым запахом, который постоянно шибал в нос». Несмотря на это, «не было на свете человека счастливее меня, ведь это был кульминационный момент шести лет непрерывных поисков».

Видения, явившиеся ему, «были красочными, живыми, неизменно гармоничными. Начались они с того, что я бы назвал художественными мотивами, с угловатых узоров, какие обычно украшают ковры, ткани или обои… Затем они разрослись, превратившись во дворцы с дворами, аркадами, садами – великолепные дворцы, выложенные полудрагоценными камнями. Затем я увидел мифического зверя, впряженного в царскую колесницу…» И так далее.

Оригиналы записных книжек Уоссона находятся в Ботанической библиотеке Гарвардского университета. Аккуратным, но несколько своеобразным почерком он скрупулезно отслеживал весь ритуал той ночи, начиная со времени прибытия (8.15), минуя время принятия грибов внутрь (10.40) и заканчивая временем погашения последней свечи (10.45).

После этого почерк дробится и распадается. Некоторые предложения вообще написаны вверх ногами, а описания Уоссоном того, что он видел и чувствовал, становятся все более отрывочными и фрагментарными:

«Видения не были ни расплывчатыми, ни нечеткими, – пишет он. – Действительно, мне они казались более реальными, чем все то, что я когда-либо видел собственными глазами». В этот момент читатель начинает поневоле чувствовать руку мастера (я имею в виду, разумеется, Олдоса Хаксли), чей стиль довлеет и над прозой Уоссона, и над его восприятием: «У меня такое чувство, будто только теперь я все вижу ясно, тогда как обычное зрение дает несовершенное видение». Двери восприятия Уоссона широко распахнуты: «Я видел архетипы, идеи Платона, лежащие в основе несовершенных образов повседневной жизни». Читать Уоссона – все равно что чувствовать и видеть, как прямо на твоих глазах постепенно твердеют и застывают все еще свежие и податливые условности психоделического повествования. Сам ли Олдос Хаксли изобрел эти тропы, или он их просто стенографировал, трудно сказать, но отныне и дальше они определяют жанр и отмечены опытом. «Впервые словесный экстаз обрел реальный смысл, – вспоминает Уоссон, – потому как впервые он перестал отражать умонастроение другого человека».